Половинки космоса
Шрифт:
– Ты там с ними сделки, что ли, заключаешь? Ты ему – фактуру для произведения, а он тебе – свежие идеи?
– По сути так. А по форме – нет. С сочинителями я вообще лично не встречаюсь. Это только все дело испортило бы. Они, понимаешь, такой народ – им, чтобы что-то интересное придумать, простор требуется, иллюзия свободы. Так что они меня воспринимают как всего лишь некий символ. А я с ними общаюсь телепатически, этого вполне хватает.
В городе Санкт-Петербурге в доме на набережной реки Фонтанки как-то вечером сидел за письменным столом девятнадцатилетний поэт. Перед ним лежал лист
«Новое надобно. Непременно новое! – думал поэт. – Доколе можно длить традицию: Ариосто, Вольтер, Карамзин, Хераско, Жуковский… Баллады, классицизм… Написать, пожалуй, в прозе? Да что-нибудь этакое, о новом! Вот ежели о вражде помещичьих семейств? Как помещичий сын лесным разбойником делается, наподобие британского Робина Худа! Или и вовсе – о Емельяне Пугачеве? Нет, все не то… Глубже бы… О просвещенном современнике! Как не приемлет он старого уклада, находя его притеснительным, и страдает от того…»
За окнами еще не стемнело, но в комнате уже горели свечи. Живописцы знают: если на картине требуется передать состояние безысходности – следует изобразить смешение света естественного со светом свечей… Молодой поэт взглянул в окно. Серое петербургское небо, мелкий густой дождик и туман. Ни дать ни взять, второй Лондон в наших азиатских палестинах… Но что это? Ужель крылатый конь мелькнул в облаках?!
Поэт потряс головой, поморгал глазами. Рука потянулась за пером, перо опустилось в чернильницу.
– Почему бы, впрочем, не продолжить традицию? Почему б не баллада? Почему б и не сказка даже!
Перо стало выводить на листе бумаги строки:
– У Юхом-хорю…(зачеркнуто). Мухом-морю…(зачеркнуто). Лукоморья.
У Лукоморья дуб зеленый. Златая цепь на дубе том И днем и ночью кот ученый Все ходит по цепи кругом…– Ну, это понятно, – усмехнулся Кул-Дун, расположившийся на крыше дома напротив, – Юк-хом-о'Риу ему не выговорить. Защитный код входных цепей – этого ему тоже не понять. Пусть будет кот.
А поэт, подхваченный вдохновением, уже строчил и строчил:
– …И тридцать витязей прекрасных На брег из волн выходят ясных, И с ними дядька их морской…– Многие категории он осознать не может, конечно, – думал Кул-Дун. – Но в целом воспринимает достаточно адекватно. Может, и получится добыть здесь новую идейку для Кора Олевича.
– …Там королевич мимоходом Пленяет грозного царя. Там– Нет, хорошо, хорошо воспринимает! – радовался Кул-Дун. – Про мимохода даже усвоил. Образ гигантской головы я ему тоже передал, а теперь пускай-ка он дальше сам пофантазирует – как такую голову можно победить. Подождем, послушаем…
Кул-Дун поднял взгляд вверх. Серое петербургское небо висело низко-низко над городом, но Кул-Дун знал, что чуть-чуть выше над этой серостью – бесконечность. Неисчислимое количество миров. И в каждом из них нужны новые идеи. А новых идей во Вселенной нет – это Кул-Дун тоже знал. Просто для каждого случая лучше всего подходит какая-то одна единственная. И иногда нужно, чтобы ее кто-то принес. Кто-то должен переносить идеи с места на место, как мотылек переносит пыльцу. Чтобы из старых идей рождалась новая жизнь.
Через 130 лет после описываемых событий, в городе Стокгольме женщина с улыбчивым лицом и печальными глазами напишет такие строки:
Снусмумрик появлялся в Долине весной, с рассказами о своих путешествиях и новыми идеями. Он наигрывал на губной гармошке песни, каких здесь раньше никогда не слыхали, – песни со всех концов света. А еще он был горазд рассказывать необыкновенные, невероятные истории. Ему было что рассказать, он знал многие потайные места и был знаком со многими существами. А однажды он показал жителям Долины свой флаг.
– Он вам нравится? Смотрите: синий цвет сверху означает небо, а синий снизу – море. Черта посередине означает путь. Точка слева означает настоящее, а точка справа – будущее.
Владимир Марышев.Тени прошлого
Иногда Тирри хотелось хотя бы раз в жизни испытать полную тишину. Разумеется, не ту, в которую легко окунуться, плотно заткнув уши. Он мечтал о настоящем, первозданном безмолвии – и отчетливо сознавал, что такого уголка ему не найти никогда. Простые обыватели с ограниченным допуском еще могли строить какие-то иллюзии. Но Посвященные намного лучше них знали, в каком мире живут.
Дом был наполнен звуками. Пусть негромкие, зачастую еле слышные, они не исчезали никогда. И почти в каждом из многочисленных секторов, отсеков, коридоров звуки эти хоть чуточку, да различались.
Тирри не мог похвастать абсолютным слухом и вряд ли сумел бы с закрытыми глазами отличить один коридор от другого. Но Фабрику биомассы, куда в последнее время наведывался все чаще, узнал бы наверняка. Здесь задавало тон басовитое гудение синтезаторов пищи. Время от времени его разнообразили звонки. Один короткий означал завершение какой-то фазы многоступенчатого процесса, два – выход готовой продукции, длинная трель – окончание рабочей смены. Мог раздаться и пронзительный сигнал, сообщающий о поломке. Но такое случалось крайне редко – техники знали свое дело.