Половой вопрос. Любовь как извращение

Форель Август

Половое влечение, подвергшееся переработке со стороны головного мозга, как органа души, носит название любви в более тесном значении этого слова. Зависимость между этими явлениями становится наиболее понятной, если принять во внимание главу II. Настоящую главу откроет у нас краткое изложение филогении чувств симпатии или альтруистических чувств, иначе социальных, – что мы и будем делать в форме отрывков, ибо нас могло бы далеко увлечь изложение более распространенное.

Низшие животные, без наличности половых индивидуумов, находятся под непосредственным владычеством эгоизма. Каждый индивидуум съедает столько, сколько в состоянии, и все его жизненные функции исчерпываются этим и дальнейшим делением или почкованием. Такой принцип остается в силе еще и при возникновении размножения с помощью раздельных самцов и самок. В этом смысле типичными являются пауки, у которых совершение полового акта особенно рискованно для самцов, ибо, будучи недостаточно осторожными или осмотрительными, они съедаются самкой, – и это может иметь место как до, так и после совершения акта. Однако у тех же пауков можно видеть у самки некоторую способность к самопожертвованию, проявляемую ею по отношению к детенышам до того момента, когда не произошло еще вылупление последних из яйца. Чувства симпатии, являющиеся следствием полового соединения индивидуумов, в большей или меньшей степени свойственны почти всему животному миру, как мы успели в этом убедиться, причем наблюдаются как склонность самца к самке, так и симпатии – чаще самки и реже самца – к потомству. Такие чувства могут усиливаться, завершаясь долговременной любовью между полами, иногда и долголетней супружеской верностью, как у птиц и проч. Взаимоотношения между половою любовью и остальными

чувствами симпатии, т. е. между половою любовью и любовью в более широком значения этого слова, становятся здесь очевидными. Но каждое чувство симпатии, возникшее между двумя индивидуумами, – считая чувства симпатии чувствами удовольствия, – имеет и противоположное себе чувство, т. е. неудовольствие, обусловливаемое смертью предмета любви, его болезнью или же тем, что он уведен другим. Такое чувство выливается в грусть, переходящую впоследствии и в продолжительную тоску. Если умирает у обезьян или у некоторых попугаев один из супругов, то другой часто отказывается от пищи и умирает, не будучи в состоянии перенести свою скорбь и печаль. Такое же чувство свойственно обезьяне и в том случае, если она лишается своих детенышей. Но при обнаружении причины грозящего или же причиненного уже горя, при появлении врага, собирающегося похитить супруга или детеныша, мгновенно вспыхивает сложное чувство гнева и бешенства, направленных против вызвавшего неудовольствие. В качестве одной из определенных форм этого гнева мы и должны рассматривать ревность. Аффект гнева и стремительные его враждебные проявления представляют собою лишь противодействие в ответ на покушение свести на нет аффекты удовольствия. Интенсивность аффекта гнева увеличивается, разумеется, сообразно с возможностью проявления насильственных действий, слабым же и мирным творениям свойственны преимущественно страх и печаль. Одновременно мы можем видеть отраженное, ассоциативное возбуждение в хищном животном, а также и человеке, своего рода сладострастного гнева при виде добычи, хотя бы лишенной защиты.

Чувство симпатии в последующей стадии дает чувство долга или совесть. В зависимости от чувства любви и симпатии у любящего последний склонен к определенным уступкам, преследующим интересы любимого существа. Мать в силу этого кормит ребенка, ухаживает за ним, заботится о его постели, в то время как отец ищет пищу как для матери, так и для детей, защищая семью от нападений врага. Необходимы, разумеется, затрата труда, энергии, борьба с препятствиями в связи со всеми функциями, имеющими конечной целью не удовлетворение собственных интересов, а предоставление известных удобств любимому одному существу или нескольким. Здесь обнаруживаем мы, стало быть, единоборство между чувством симпатии, с одной стороны, и с другой с эгоизмом как нежеланием производить такие хлопотливые и неприятные действия. Столкновение между этими противоположными сочетаниями чувств обусловливает возникновение третьего сложного чувства, которое и будет чувством долга или совестью. При преобладании чувства симпатии и исполнении всех обязанностей по отношению к потомству и супругу появляется доставляющее удовольствие чувство исполненного долга. В противном же случае неизбежны угрызения совести или чувство неудовольствия, благодаря неудовлетворению чувства симпатии. Последнее принимает в головном мозгу форму недовольства самим собою, превращаясь в чувство раскаяния. Не будь такого чувства у животных, им не свойственно было бы тогда и исполнение обязанности. Кошка тогда, вместо защиты своих детей, скорее покинула бы место опасности, или же пожирала бы сама добычу, вместо того чтобы отдавать ее детенышам, и т. д. Мы видим, стало быть, вполне ясно выраженную наличность элементов человеческого социального чувства у многих животных.

Мы переходим уже к следующей ступени, если не временно только существующая семья обусловливает эти чувства симпатии, а брачное единение на всю жизнь, как это наблюдается у большинства птиц и обезьян. Расширение этих чувств может иметь место в смысле распространения семейного единения на приличное количество индивидуумов, объединяющихся в интересах защиты, как ласточки и бобры, или же в еще больших размерах, в виде тесно сгруппированных обществ социальных животных, как пчелы и муравьи. Здесь чувства симпатии и долга находят применение по отношению ко всем остальным членам общества, а ревность и гнев предназначены для животных, не относящихся к данному обществу. Только сильные могут отрицать отражение в нашей душе тех поразительных фактов, которые дает нам знакомство с психологией или биологией животного мира. Сила чувства симпатии и долга в такой же мере, как и супружеская любовь и верность, свойственны некоторым животным в значительно большей степени, чем многим людям. Это наблюдается у иных обезьян и попугаев. Что касается общественных насекомых, как муравьи и пчелы, при созданной ими тончайше расчлененной и инстинктивно основательно организованной общине, то индивидуальное чувство симпатии совершенно стушевывается у них перед социальным чувством долга. Чувства любви у муравья или пчелы направлены, так сказать, на всю совокупность товарищей. За отдельную особь они не пожертвуют собою, но лишь за целое: на индивидуума у них, на самом деле, можно смотреть, как бы на занимающего в обществе место под таким-то номером, – и если у них «один за всех», то обратное «все за одного» ни в каком случае не имеет места. Размеры симпатии по отношению к отдельному члену или классу в улье у пчел определяются той или иной полезностью его для улья. Мы видим, как рабочие пчелы жертвуют своей жизнью за царицу, переносят ради нее голод, но без всякого сожаления убивают осенью трутней, сделавшихся для улья бесполезными.

Из всего этого многое заключается и в мощном и сложном головном мозгу человека, но с большими индивидуальными видоизменениями. Чувства симпатии и долга у человека в своем развитии носят главным образом семейный характер, или, иными словами, интенсивность этих чувств в достаточно сильной степени проявляется по отношению к прямым участникам половой жизни, супругу или супруге и потомству, что вообще имеет место и у млекопитающих. Если же мы коснемся чувств симпатии, имеющих объектом более значительное общество, понимая последнее в смысле всей родни, общины, говорящих на одном языке, нации, – то эти чувства будут гораздо слабее, и природное отсутствие прирожденности их может быть возмещено воспитанием и привычкой. Всеобщее человеческое чувство, долженствующее в каждом человеке видеть брата и соплеменника, а также и связанные с ним чувства социального долга еще в весьма слабой степени развиты. Можно ли было ожидать других результатов, считаясь с тем, что тысячи, а может быть, и миллионы лет представители этого вида раздроблены на мелкие группы и народности, всегда враждующие друг с другом? Чувство человечности и представление о единстве человеческого рода настолько было чуждо – и таковым осталось и по настоящее время во взаимной ненависти как примитивных, так и современных диких племен, – что они не ограничивались только порабощением и убийствами, но также истязали побежденных, подвергали мучительным пыткам, а то и съедали, что, впрочем, во всем этом объеме имеет место кое-где и теперь. Индивидуальное чувство симпатии может, однако, в зависимости от привычки и благодаря совместной жизни распространяться и на членов других рас и народов, если это касается особенно представителей противоположного пола. При этом, например, победители и плененные после совместной жизни начинают дружить, вступают между собою в брак и т. д. Но, в противоположность вышесказанному, наблюдаются случаи, когда не только у одного и того же рода, но в тесном семейном кругу обнаруживаются несогласие и антипатии. Усиливаясь, они могут завершиться и убийством родителей, детоубийством, братоубийством и т. д.

Мы приходим к многочисленным поучительным сравнениям из наблюдений инстинктивной общественной жизни муравьев. Помощью привычки после многочисленных схваток и убийств можно достигнуть заключения прочных союзов между прежними врагами, даже различными видами, – не считаясь с проявлением исключительной взаимной ненависти между различными муравьиными колониями. И в первое время функционирования такого союза, как это наблюдается, долго еще имеют место враждебные столкновения между отдельными индивидуумами, причем замечается, что преследованию, дурному обращению, а иногда и смерти подвергаются единичные представители слабейшей колонии со стороны единичных же представителей сильнейшей. Но очень редко можно видеть проявление ненависти и вражды между индивидуумами одной и той же колонии муравьев.

Нет основания сомневаться, опираясь на вышеизложенное и принимая во внимание многочисленные естественноисторические исследования, что чувство полового побуждения представляет собою первоначальный источник почти всех,

если не всех, дальнейших чувств симпатии и долга в среде животных индивидуумов. Эти чувства, одновременно с возникновением определенных рядов представлений, преследующих общественные цели, отпали от полового побуждения и видоизменились в чувство дружбы; однако замечается еще более или менее крепкая, более или менее сознательная связь некоторых из них с половым чувством. Приняв в соображение этот краткий обзор происхождения любви и ее производных, мы в состоянии будем определить силу воздействия половой жизни на всю эволюцию человеческой души. Современное значение этого воздействия необходимо не подвергать и переоценке. Не только чувства симпатии и антипатии, и довольно сильные, а также гнев и ревность, но и сострадание, в качестве скорби, обусловленной страданиями любимых существ, чувство долга, готовность принести себя в жертву, – все это в достаточной степени свойственно и маленьким детям, которым чужды еще как половая впечатлительность, так и половые побуждения. Индивидуум, стало быть, способен к проявлению производных от чувства полового влечения значительно раньше появления половой впечатлительности. Конечно, производные эти находятся под влиянием этой впечатлительности и сливаются с другими производными половой жизни в случаях отсутствия полового побуждения. Известна наличность женщин, в половом смысле совершенно безразличных, но в супружестве очень верных и любящих и располагающих весьма развитым инстинктивным чувством семейственности. Впрочем, у женщины очень часто жертва на почве любви представляет собою замену половой любви, даже ее отклонение. У многих женщин сексуальная холодность основана лишь на отстранении любви (принудительный брак с нелюбимым человеком), устремляющейся в другую область. Материнское чувство представляет собою чувство симпатии (производную полового чувства), причем оно в рассматриваемом случае непосредственно направляется на потомство (продукты половой жизни). Вся колоссальная сложность духовных особенностей человека, сопряженных с чувством любви, вытекает из вышесказанного. Происходит соединение индивидуальных особенностей задатков полового влечения с индивидуальными задатками возвышенных обнаружений чувства, интеллекта и воли, что обусловливает наличность всевозможных индивидуальных комбинаций, которым мы могли бы присвоить название созвездий. У человека, независимо от этого, имеет место смешение унаследованных индивидуальных задатков с разнообразными и многочисленными опытами и воспоминаниями в различных сферах, накопленными в мозгу за всю жизнь (воспитание или приспособление), причем, в случае необходимости, он ставит в зависимость от них свои единичные предположения или поступки.

Мужчина, например, может считаться образцом нравственности по той простой причине, что в данном случае он совершенно лишен полового влечения. И одновременно у другого, при наличности весьма сильного ненормального полового влечения, может обнаружиться доброта, верность долгу, способность к самопожертвованию, что, в свою очередь, обусловливает возникновение внутренней непосильной борьбы, из которой он выходит нередко побежденным. Третьему же свойственно умеренное половое влечение, но при наличности у него достаточного чувства долга и сильной воли он будет бороться со своим влечением; слабая же воля или же нравственные недостатки сделают его жертвой ближайшего соблазна. Возможно как тесное соединение, так и полное разъединение любви и полового влечения у индивидуума. Женщине, в половом смысле безразличной, ничто не мешает быть отличной матерью, равно как и страстная женщина может обнаружить симптомы плохой матери, – но может произойти все это и наоборот.

Сексуальная любовь. Под этим понятием следует понимать проявление высшей и искренней любви, направленной от одного пола к другому, но не основанной лишь на одной дружбе, а исходящей непосредственно из полового влечения. Распространяться об этом равносильно ношению воды в океан, ибо 3/4 беллетристики посвящено описаниям любви. Не может быть сомнений в том, что нормальному человеку свойственна большая потребность в любви. Можно сказать, что главным условием человеческого счастья и главной целью существования человека является половая жизнь со всеми ее проявлениями в душевных областях. Необходимо, однако, считаться с односторонним и нередко совершенно извращенным изложением и пониманием этого вопроса.

Любовь, очевидно, обусловливается в обыкновенных случаях libido sexualis. Здесь повторяется знаменитая история стрел Амура. Объектом любви могут служить взор, лицо, грудь, звонкий металлический голос и проч. Но связь между либидо и любовью является чрезвычайно сложной и деликатной. У мужчины, как мы это уже констатировали, возможна довольно часто наличность либидо и независимо от любви, или же любви без либидо, – у женщины же наблюдается более редкая отделимость этих двух, друг друга взаимно дополняющих элементов, причем либидо без любви может быть ей свойственно особенно редко. Нельзя, однако, говорить о тождественности этих двух явлений, что станет вполне ясным даже для грубого эгоиста, мечтающего лишь об удовольствиях, сколько угодно сладострастного, но не очень уж ограниченного. Любовь может быть предшественницей либидо, – и это обстоятельство нередко обусловливает собою в результате наиболее счастливые половые взаимоотношения. Возможна исключительная взаимная симпатия двух характеров, главным образом духовная и развивавшаяся предварительно не на чувственной почве. Ее развитие будет продолжаться таким же образом, если существование ее, например, началось еще в детском возрасте. В нашем обществе можно наблюдать массу половых союзов или браков, лишенных малейших следов любви и основанных лишь на сухих расчетах или удобствах. Предполагается, что в будущем произойдет скрепление и упрочение брачных уз на почве нормального libido sexualis и долгой привычки. Крайность в чувствах не свойственна вообще нормальному человеку, и поэтому вышеприведенное предположение и находит себе в большинстве случаев осуществление, благодаря последовательному привыканию и взаимоприспособлению, не всегда, впрочем, одинаково удачному, в зависимости от того неизвестного, что представлял или мог представить собою послебрачный период. Случаи крайние и даже патологические, равно как и исключения, составляют пищу сенсационных романов на любовной подкладке, хотя бы в некотором приближении и верных действительности, а между тем в среднем буржуазном браке они не находят для себя достаточно пикантности и интереса. Нас же занимают здесь не исключения и не условности, свойственные романам, а естественные и действительные чувства любви в таком виде, в каком они имеют место в жизни. Мы можем, ссылаясь на предыдущее, найти для половой любви следующую пару слагаемых: 1) наличного libido sexualis, 2) чувств симпатии, развивающихся в истории рода из первичного либидо наших животных предшественников, но освободившихся уже в настоящем от этой зависимости. Имеют место еще чувства симпатии, являющиеся промежуточными между ними, возникнув еще ранее в жизни индивидуума, обязанные своим происхождением libido sexualis и направленные на индивидуум другого пола. Эти чувства обнаруживаются снова, как следствия воспоминания, оказывая большую поддержку самой любви. Но необходимо считаться со взаимодействием различных чувств, возникающих одно из другого. Служа источником симпатии, либидо, в свою очередь, является порождением симпатии и может, наоборот, исчезнуть при обнаружении обратно действующих обстоятельств.

Мы приведем здесь закон чувств симпатии, правда, достаточно известный, но весьма редко принимаемый в соображение. Человеку свойственно не питать большого чувства любви по отношению к тому или тем существам, которые оказывали ему много добра, но в то же время его чувства любви в чрезвычайной степени направлены на тех, во имя которых он жертвовал собою или которых он сам облагодетельствовал. Отношение родителей к детям и примеры из супружеской жизни красноречиво иллюстрируют эту мысль. При ярко выраженном обожании в супружеской жизни со стороны одного из супругов по отношению к другому этот другой очень скоро свыкается с создавшимся положением вещей, считает его вполне нормальным и дает взамен меньше той любви, какую он проявил бы по отношению к избалованному своему детищу. Зато последнее, в свою очередь, любовь принимает за должное, обнаруживая в достаточных размерах и неблагодарность, и равнодушие к ласке. В жизни такие взаимоотношения являются преобладающими, служа серьезным препятствием для взаимности в любви. Даже мертвые предметы вызывают такие же чувства. Мы любим сад, дом, произведения, которые стоили нам многих трудов, и ставим ни во что самые красивые и бесценные, но легко доставшиеся нам предметы. Удивительна привязанность ребенка к безобразной игрушке, которую ему, однако, удалось самому смастерить, – рядом с пренебрежением, высказываемым им дорогим предметам как внешнему проявлению родительской любви. Мудрость, впрочем, давно уже установила, что проявление истинной, высшей любви возможно не только в согласии, но и в отказе, причем необходимо близкое участие разума. Здесь не будет, разумеется, первобытной любви, но элементы разума просветят и облагородят ее.