Положите ее среди лилий
Шрифт:
– К черту лед, – сказал я, – и будьте осторожнее с содовой. Эта субстанция может погубить хороший виски.
Она налила в каждый стакан на три дюйма скотча и добавила по чайной ложке содовой.
– Как вам такая пропорция?
– Выглядит отлично, – подтвердил я, с готовностью протягивая руку. – Наверное, мне лучше представиться. Я Вик Маллой. Для друзей просто Вик и на «ты», а все хорошенькие блондинки входят в число моих друзей.
Медсестра Герни уселась, не потрудившись одернуть подол платья. У нее были красивые
– Ты первый гость за пять месяцев, – сказала она. – Я уже начала подумывать, не проклятое ли это место.
– Судя по виду, вполне возможно. Ты не просветишь меня по этому поводу? Когда я был в этом доме в последний раз, здесь не было и намека на запустение. Неужели больше никто здесь не работает?
Она пожала изящными плечами:
– Ты же знаешь, как бывает. Всем просто плевать.
– И насколько же плоха Морин?
Она надула губки:
– Слушай, может, поговорим о чем-нибудь еще? Мне так надоела Морин.
– Ну, не назову ее своей мечтой, – заявил я, пригубив скотч (его крепости хватило бы, чтобы прожечь дыры в шкуре бизона). – Но когда-то мы с ней были приятелями, и мне просто интересно. Что именно с ней приключилось?
Она запрокинула свою светловолосую головку, вливая в себя порцию скотча, и я обратил внимание на ее белокожую, весьма хорошенькую шейку. Судя по тому, как красотка глотала неразбавленный напиток, у нее был талант к выпивке.
– Мне не следует тебе рассказывать, – начала она и улыбнулась. – Но если ты пообещаешь никому не говорить…
– Ни словечка…
– Ее лечат от наркозависимости. Но это строго между нами.
– Скверно?
Она пожала плечами:
– Достаточно скверно.
– Ну а пока кошка лежит в постели, мышки в пляс, да?
– Примерно так. Никто сюда и не суется. Похоже, пройдет еще немало времени, прежде чем она вернется к нормальной жизни. А пока она там лезет на стены и орет до потери пульса, работники расслабляются. Разве это не справедливо?
– Несомненно, и они имеют право расслабиться.
Она прикончила свой коктейль.
– А теперь оставим Морин в покое. Мне хватает ночных дежурств и без разговоров о ней.
– Так у тебя ночные смены? Какая жалость.
– Почему? – Зеленовато-голубые глаза загорелись.
– Я подумал, как будет здорово увезти тебя отсюда на вечер и показать кое-что.
– Это еще что?
– Ну, для начала отличную коллекцию гравюр.
Она захихикала:
– Если мне и может понравиться что-то больше, чем просто гравюра, так это коллекция гравюр.
Она встала и подошла к бутылке виски. Ее бедра покачивались так, что я сделал стойку, словно охотничья собака.
– Давай освежу твой коктейль, – продолжала она. – Ты совсем не пьешь.
– Он и без того свежий. Я начинаю приходить к мысли, что есть вещи поинтереснее выпивки.
– Правда? Я так и думала, что тебя осенит. – Она плеснула виски в
– А кто заботится о Морин днем? – спросил я, когда она двинулась обратно к козетке.
– Сестра Флемминг. Тебе она не понравится. Она мужененавистница.
– В самом деле?
Она присела рядом со мной, прижавшись бедром к бедру.
– А она нас не услышит?
– Даже если бы и услышала, это не важно, но она не услышит. Она в левом крыле, которое выходит на гаражи. Морин перевели туда, когда она начала орать.
Именно это я и хотел узнать.
– К черту мужененавистниц, – заявил я, положив руку на спинку козетки у нее за плечами.
Красотка прижалась ко мне.
– А ты не мужененавистница?
– Зависит от мужчины.
Ее лицо было так близко, что я прикоснулся губами к ее виску.
Кажется, ей понравилось.
– Как тебе это для начала?
– Очень ничего.
Я забрал бокал со скотчем из ее рук и поставил на пол:
– Он мне мешает.
– Было бы жаль выливать.
– Уже скоро виски тебе пригодится.
– В самом деле?
Она прижалась ко мне, припав губами к губам. Какое-то время мы оставались в такой позе. Затем она вдруг оттолкнула меня и поднялась. На какой-то миг мне показалось, она из тех девушек, которые целуются в знак прощания, но я ошибся. Она подошла к двери и повернула ключ.
Затем она вернулась и снова села рядом со мной.
Я остановил «бьюик» перед зданием муниципалитета на углу Фелман-стрит и Сентр-авеню и поднялся по ступенькам в мир распечатанных бланков, тихих коридоров и престарелых младших клерков, с надеждой ждущих, когда освободится место получше.
Отдел регистрации рождений и смертей находился на первом этаже. Я заполнил бланк и протянул его через стойку рыжеволосому клерку, который поставил на бумаге штамп, взял с меня деньги и махнул тонкой рукой в сторону стеллажей с папками.
– Дальше сами, мистер Маллой, – сказал он. – Шестой стеллаж справа.
Я поблагодарил его.
– Как у вас дела? – спросил он и облокотился на стойку, готовый даром тратить время, свое и мое. – Не видел вас уже несколько месяцев.
– Я вас тоже, – сказал я. – Дела идут отлично. А у вас как? По-прежнему умирают?
– И рождаются. То на то и выходит.
– Так и есть.
Больше мне нечего было ему сказать. Я устал. Короткое общение с медсестрой Герни вымотало меня. Я направился к стеллажам. Папка с буквой «К» весила не меньше тонны, и я с трудом отнес ее на стол. И в этом тоже была виновата медсестра Герни. Я полистал страницы и спустя какое-то время нашел свидетельство о смерти Дженет Кросби. Я вынул ручку и старый конверт. Дженет Кросби скончалась от инфекционного эндокардита, что бы это ни значило, 15 мая 1948 года.