Польская линия
Шрифт:
– Подожди немножко, – сказал я, подходя к кобыле.
Не скажу, что я испытывал радость и счастье, когда подошелк животному, только что скинувшего со своей спины наездника, но что-то подсказывало мне, что дело здесь не в скверном характере лошади. Все-таки, деревенское детство давало о себе знать. Скажу сразу, что запрячь лошадь я не смогу, потому что ни разу в жизни этим не занимался, а вот оседлать – оседлаю. Худо-бедно, в далекой юности, два лета пас коров, зарабатывая деньги на велосипед и магнитофон и, кое-чему научился. Проверив
Слова не говоря Артузову, я подошел к хохотавшим парням и, улыбнувшись, спросил:
– Кто из вас Василий будет?
– Ну я, а чё?
– Молись, гнида!
Не осознавая, что делаю, одним рывком уронил парня на землю, испачканную навозом, поставил его на колени и всунул в рот ствол револьвера. Палец уже готовился взвести курок…
– Аксенов! Отставить!
Артур никогда не называл меня просто по фамилии, но здесь его окрик подействовал, словно ушат холодной воды. Медленно вытащил ствол, сунул оружие в кобуру.
– Володя, не стоит о него руки пачкать. И я в порядке.
Наверное, Артур решил, что я взбесился из-за него. Отчасти, он и прав, но только отчасти. Скажу, как на духу – взбесило, что какая-то сволочь, в человеческой шкуре, издевается над лошадью. А если учесть, что эта сволочь, должна заботиться о животных, то это сволочь вдвойне. А зачем, спрашивается, засорять мир сволотой? Не останови меня Артур, я бы и на самом деле пристрелил конюха и плевать, чтобы бы потом со мной было.
Артузов успокаивающе потрепал меня по плечу, обернулся к конюху, продолжавшему стоять на коленях. Парень трясся от пережитого страха, размазывая по лицу навоз и сопли.
– Я-то всего пошутить хотел, – прорыдал конюх. – Чего меня сразу наганом в зубы, как контру?
– Под трибунал пойдешь, – мрачно пообещал Артур.
– А за что под трибунал-то? Васькам над московским начальником пошутить хотел, – с недоумением сказал один из товарищей конюха, неумело пытаясь заступиться за дурака. – Коли чего, так он перед вами прощения попросит.
– За порчу казенного имущества, – пояснил Артузов, а я, взявши себя в руки, добавил:
– И за покушение на жизнь ответственного сотрудника ВЧК. А вы, оба, – кивнул я двум обалдуям, – вместе с Васькой пойдете, как соучастники.
– А мы-то чего? – вытаращились парни. – Мы тут случайно, к Ваське в гости зашли.
Дружки Васьки-конюха переглянулись, и хотели потихонечку смыться, но я, демонстративно похлопал по кобуре, рявкнул:
– Куда? А ну, стоять!
Поначалу я хотел только припугнуть парней – мол, соучастники, такие-сякие, дать им пинка, и выгнать взашей. Но что-то в их поведении настораживало. И одеты они как-то странно – ни солдаты, ни гражданские, и держат себя испуганно-нагловато, словно безбилетник в трамвае, пытающийся доказать
– А вы вообще, кто такие? – поинтересовался я. – Ну-ка, документики предъявите.
В двадцать первом веке такой наезд вызвал бы ответный вопрос – мол, а сам-то ты кто таков, предъяви свои документы, и почему я тебе должен что-то доказывать? Но сто лет назад, человек в военной форме, да еще с орденом, как бы автоматически получал право контролировать жизнь других людей. Неправильно, наверное, но мне это в чем-то нравилось. Увы, работа накладывает отпечаток.
– Вот, справка у меня есть, – протянул мне бумажку с печатью один из парней.
– А вот моя, – вручил второй свой «документ».
Я держал в руках две почти идентичные справки о «неподлежанию призыву на военную службу» Голика Семёна Юрьевича и Мигуненко Анастаса Петровича, ввиду того, что у Мигуненко «наличествовала» паховая грыжа, а у Голика – плоскостопие. Вроде, и подпись (неразборчиво!) врача призывной комиссии имелась, и печать военного комиссариата стояла в правом нижнем углу, заверяя, что это государственный документ, а не хрень какая, но что-то меня смущало. К «суконному» языку здешних документов я тоже привык, стало быть, нечто другое.
– Артур Христианович, посмотри, – попросил я Артузова.
Артузов, прочитав содержание, посмотрел печати, пожал плечами.
– Справки как справки. А что подпись врача не читается, так сегодня мода такая. В копиях пишут – подпись неразборчиво. Что тебе не нравится?
– Мы с Татьяной недавно на речку ходили, помнишь?
Артузов заулыбался. Про наши с Танькой хождения я емурассказывал, чем немало повеселил главного контрразведчика страны.
– Так вот, мы там с «белобилетниками» подрались, у которых диагнозы точно такие же. Справок не видел, врать не стану, с их слов говорю, – уточнил я на всякий случай. – Не странное совпадение?
Действительно, может и совпадение, но для чекиста все совпадения подозрительныи требуют дополнительной проверки. Артур еще раз посмотрел на оболтусов, на документы.
– Разберемся, – резюмировал главный контрразведчик страны. Аккуратно сложил справки и, под протестующие вопли парней, убрал их в карман.
Всех троих, и «белобилетников» и Ваську-конюха мы сдали в дежурную часть, благо, они брыкаться побоялись, да и идти недалеко – только дом обогнуть, а сами отправились в приемную Смирнова.
Написали рапорты и уже собрались уходить, как из кабинета вышел сам начальник губчека – небритый, с красными веками. Не иначе, всю ночь занимался арестованными контрреволюционерами. Кивнув, вытащил из кармана очки и взял в руки наши бумаги. Бегло просмотрев тот, где сообщалось о конюхе, ради шутки над столичным начальником, изранившем лошадь, спросил:
– Политику будем шить?
Я покосился на Артузова – все-таки, это над ним попытался «пошутить» Васька-конюх, но Артур только махнул рукой и скривился: