Польский пароль
Шрифт:
Раздувая ноздри, эсэсовец шагнул вперед. По-боксерски согнул в локтях руки и молниеносным хуком — справа в подбородок — сбил казаха на землю. Нагнулся, чтобы удостовериться, нет ли нокаута, потом, оглядевшись, поманил пальцем стоящего поодаль Зыкова: «Цу мир!» [26]
Выбрал из арматуры подходящий железный прут и, показывая на лежащего пленного, гаркнул:
— Цванциг! [27]
На Ванюшку жалко было смотреть. Он растерянно и недоуменно хлопал глазами, быстро перебрасывая прут из ладони в ладонь,
26
Ко мне! (нем.).
27
Двадцать! (нем.).
— Эр ист майн фроинд [28] , — неожиданно пролепетал Зыков.
— Вас? — заорал эсэсовец.
Пленный громко повторил фразу.
— О! — Шарфюрер удивленно вытаращил глаза. Рассмеялся: — Данн — фюнфундцванциг! [29]
И сзади поддал коленкой Зыкову так, что тот перелетел через лежащего казаха и ударился, влип в деревянную стенку опалубки. Эго его будто сразу отрезвило: он выпрямился в рост и, резко взмахнув рукой, отбросил арматурный прут прямо под ноги эсэсовцу.
28
Он мой друг (нем.).
29
Тогда — двадцать пять! (нем.).
Савушкин оцепенел, хотел было крикнуть Зыкову, выругать: что, мол, ты творишь, олух? Опомнись! Но язык онемел, не слушался, словно распух во рту… Вдруг все происходящее в котловане стало медленно меркнуть в глазах старшины, растворяться, терять свои очертания — четко виделась лишь толстая рука шарфюрера, поросшая рыжими волосами. Вот она потянулась к кожаной кобуре, скользнула внутрь — и появился черный, вороненый парабеллум…
Шарфюрер Линке едва успел щелкнуть предохранителем, как вдруг над его головой молнией сверкнула отшлифованная до блеска лопата. Лопата Егора Савушкина…
И тут котлован взорвался. Его будто захлестнуло взрывной волной ненависти: пленные со всех сторон кинулись с лопатами наперевес к упавшему немцу. В их горящих глазах было столько ярости, что Савушкин испугался: не удержать, изрубят, истолкут в пшено, окаянные! А тогда всем один конец.
Он нагнулся, вырвал из пальцев эсэсовца пистолет, вскинул его над головой:
— Назад, мать вашу перетак!! Всем по местам! Кто сунется — застрелю!
Помогло… Отшатнулись враз, но все равно злоба не утихла, не погасла: глаза по-прежнему сверкали, как у голодных волчат, остановленных перед добычей. «Вот он и есть тот самый зверь, — беспокойно оглядываясь, подумал Савушкин. — В каждом проснулся. Лезут без всякого соображения на свою погибель. Наделают следов, и только. А его, эсэсовца, не добивать, а прятать надо поскорее. Он уже готов».
Савушкин позвал двоих, вырвал и отбросил лопаты, приказал:
— Берите
Тем, кто приехал с тачками, велел сразу же подать раствор и живо слить. Сам проследил, чтобы залили ровно, надежно, чтобы нигде ничто не торчало, не выглядывало. И тут же погнал их бегом за новыми порциями бетона.
И только теперь обратил внимание на Ванюшку Зыкова — он один так и не двинулся с места, так и торчал в углу, прислонившись к доскам. Глаза широко распахнуты, пустой, какой-то шалый взгляд… Эка покорежило парня!
— Очнись, Аника-воин! — Старшина подошел к нему, слегка хлопнул по щеке: — Да опомнись же! Все в норме, слышишь?
Ванюшка продолжал осоловело пялить глаза. Тогда Егор взял его за грудки, тряхнул как следует:
— А ну, живо наверх, губошлеп! Разведай там обстановку. Бегом! — и поднял с земли арматурный прут.
Ванюшка, увидав железяку, мигом очнулся, рванул из котлована — откуда только прыть взялась.
Старшина сунул пистолет под гимнастерку и лопатой тщательно соскреб пятно на досках, где лежал эсэсовец. Посыпал свежим песком, выпрямился:
— Ну теперь держись, славяне! И помните до самой смерти: ничего тут, в котловане, не было. Никто ничего не видел. Ясно? — Водой из ведра облил Атыбая, привел в чувство и усадил в тени под стенку — пускай отдохнет, оклемается.
В это время сверху по скользким доскам кубарем скатился Ванюшка Зыков:
— Дядя Егор! Там начальство идет!
— Какое начальство? Говори толком.
— Наверно, из штаба полигона. Офицер, чуть ли не полковник. Погоны у него витые.
— Ну пускай идет, нам какое дело? — спокойно отмахнулся Савушкин. — Ты лучше скажи, как часовые?
— У них тихо. Под тополем в карты режутся. Шарфюрера они, кажись, но приметили.
— Хорошо бы так… — Старшина на минуту задумался. Он, конечно, только прикидывался равнодушным, на самом деле сообщение Ванюшки насчет штабного офицера очень его встревожило. Зачем он сюда? Может, разыскивает начальника конвоя? Но тогда почему офицер не обратился сначала к часовым, не расспросил их? А что, если офицер видел, как Линке спускался сюда, в котлован? Тогда ему расспросы не нужны…
Придет, а шарфюрера здесь нет. Вот это получится кадриль… Ну пусть спускается и ищет, а будет шибко настойчивым, тогда сам пойдет вслед за шарфюрером. Бетона хватит и на него. У них просто не будет другого выхода.
Не предупредить ли ребят на всякий случай? Дескать, если придется пропадать, так с музыкой — в парабеллуме все-таки семь патронов.
Не надо… Ни к чему пустые слова. Они и так понимают, что замурованный эсэсовец стоит головы каждого из них. Пощады не будет.
Эх, мать честная, заварили кашу, да густа — не расхлебаешь! А все из-за этих желторотых пацанов!
— Бери лопату! — гаркнул старшина. — Вкалывай и не суйся не в свое дело!
— Да я же ничего, дядя Егор… — обиженно залепетал Зыков. — Я молчу…
— И молчи!
Муторно было на душе Савушкина, до того беспокойно, нехорошо, что временами тошнота подкатывала к горлу. От суеты да от жары, должно быть. Он шагнул к ведру, жадно напился, расплескивая на грудь теплую воду.
А наверху, над перилами ограждения, уже маячила вздыбленная офицерская фуражка с орлом. Заглядывая, немец наклонился: ну так и есть, Ванюшка не ошибся — погоны армейского полковника.
— Бог на помощь! — по-русски крикнул офицер. — Кто есть бригадир?
— Я бригадир! — отозвался старшина Савушкин.