Польский пароль
Шрифт:
Теперь встреча состоялась в другом блоке, в одном из крайних, на правой стороне лагеря. Большой, высокий, сутулый, круглоголовый (как говорили, бывший майор Красной Армии), пригласил Савушкина сыграть в нарды — ради маскировки. Старшина, признаться, ни черта в них не понимал, но приглашение принял. Перебрасывая самодельные камушки, они начали разговор.
— Ну как дела, старшина? Говорят, муштруешь своих?
— Надо. Чтоб не рассыпались.
— Правильно делаешь. Штаб одобряет твои действия. Я тоже. — Большой сгреб камушки в угол, тяжко вздохнул и неожиданно сказал: — А я помирать собрался,
Савушкин удивленно отшатнулся, буркнул:
— Хреновину городишь, паря! Тебе еще землю долго топтать.
— Оттоптал я свое… У меня ведь ранение старое, сердце было задето. Теперь приходит хана. Неделю еще протяну, может быть. Сегодня дважды падал, терял сознание.
Только теперь Савушкин как следует пригляделся к собеседнику. В полутьме лицо Большого выглядело не болезненные, а прямо-таки жутковатым: глубокие черные провалы вокруг глаз; впалые истонченные щеки, за которыми буграми угадывались челюсти; белый, начисто облысевший череп. «Спаси Христос!» — внутренне перекрестился Савушкин.
— В лазарет надо…
— Не поможет. Поздно уже. Да и какое там лечение — сам знаешь. Ну ладно, оставим это. Речь ведь не обо мне, а о тебе, старшина.
— Обо мне? — изумился Савушкин. — С какой стати?
— Штаб БСВ, в связи с тем что я выбыл из строя, решил назначить нового председателя. Уже есть приказ — ну приказы, ты знаешь, мы не пишем, а отдаем устно. Этим приказом председателем БСВ назначен ты — старшина Савушкин Егор Тимофеевич. Вот так.
— Ну вы даете! — опешил Савушкин. — Значица, прямо без моего согласия?
— Ты солдат, Егор, и хорошо знаешь: приказ согласия не требует. Так что принимай командование. И действуй.
Савушкин не то чтобы растерялся, скорее, разозлился. Это ж надо чего учудили, дьяволы полосатые! Свалить на его голову такую умопомрачительную заботу! Да что у них, в конце концов, офицеров не нашлось, что ли? Он же только старшина и то — без году неделя!
— Не в звании дело, дорогой товарищ Савушкин! А в человеческих качествах. Нужен железный характер, человек-кремень, Понял? Вот примерно такой, как ты. А ответственности не бойся, она у нас у всех одна. Перед Родиной, перед своей совестью.
— Это я знаю, не надо меня учить, — хмуро бросил Савушкин. — Ты мне лучше скажи, с чего хоть начинать?
— С подготовки побега, — тихо кашлянул Большой. — Общего побега, с прорывом в лес, к своим. Нам стало известно, что где-то поблизости, у границы резервата, находится в рейде советский партизанский отряд. Надо немедленно посылать нашего человека на связь с отрядом. Чтобы потом, уточнив обстановку, действовать одновременно путем встречных ударов. Вот сейчас твоя задача номер один.
— Легко сказать: послать человека! Не выпишу же я ему командировочную.
— Шутки в сторону! — резко сказал Большой. — Штаб уже обдумал операцию, есть шансы на успех. Будем действовать через нулевой бокс при лазарете, откуда вывозят мертвых. Команда санитаров подтвердила: можно вместе с трупами переправить и нашего связного, Но он сначала должен официально «умереть» в лазарете — это мы тоже устроим. Главное — найти такого человека. Ты понимаешь, старшина, какой это должен быть человек?!
— Понимаю… — задумался Савушкин. Задача не простая: попробуй-ка
На примете у старшины был, конечно, Атыбай Сагнаев.
Время не ждало, и в тот же вечер Савушкин решил переговорить с казахом. Сначала под благовидным предлогом отослал с поручением в соседний барак Ванюшку Зыкова, потом, уединившись с Атыбаем, растолковал ему предстоящее задание, Так и так, ради спасения людей надо рисковать, надо «записываться» в мертвые — это единственный путь на волю. И сделать это может только он, Атыбай Сагнаев, никому другому не под силу.
Тот слушал молча, не выказывая ни удивления, ни страха. Потом еще с минуту раздумывал, будто замер, прикрыв глаза. В барачной полутьме лишь остро поблескивали его обтянутые скулы. Наконец тихо сказал:
— Нет, я не могу…
— Ты что, сдурел? — зло прошипел Савушкин, крайне изумленный. — Это ж дорога на волю! Или ты ни черта не понял?
— Все понял, товарищ старшина. Спасибо за доверие. Но я не могу.
— Почему, язви тебя в душу?! Ответь мне толком. Трусишь, что ли?
— Атыбай не трус. — Парень хмуро отвернулся. Вздохнул. — Но это не моя дорога на волю. Пусть идет Иван.
«Ах, вон оно что? — сообразил Савушкин. — Решил покочевряжиться, поиграть в благородство! Дескать, мы друзья-побратимы, оба хороши-пригожи. Ходим парой, за пальчики держимся, потому имеем право препираться, друг перед дружкой коврики стелить: пусть идет он, нет, пускай он! Сопляки немытые». Да ежели разобраться по-умному, он, Савушкин, тогда в котловане обоих из могилы вытащил. Оба нашкодили, а он, бригадир, расплачивался своей собственной шкурой.
— Дурень ты, Атыбай… Охламон неотесанный! — проворчал Савушкин, решив переменить тон. — Я, конечно, понимаю, что у вас с ним вроде побратимства. Но и ты пойми: не выдержит он. Соображаешь, не сдюжит! Не по нему этот хомут. Ну пошлем мы его, пропадет парень не за полушку! А люди? Люди-то наши на краю гибели окажутся!
— Он выдержит! Он крепкий, — упрямо сказал солдат.
— Тьфу, настырный! — в сердцах плюнул Савушкин. — И где только тебя такого сварганили, непутевого!
Сдерживая ярость, Атыбай сказал, твердо выговаривая слова:
— У нас в Казахстане говорят: другу отдай все, даже то, что не можешь отдать. Я не пойду!
— А если я прикажу?!
Казах вдруг пружинисто вскочил с нар, оказался в полосе света, и старшина увидел, что раскосые глаза его полбы слез.
— Товарищ старшина!.. Я же не могу! Честное слово, не могу! Как я потом буду жить?! Вы можете понять?
— Ладно, не кричи. Чего разорался? — махнул Савушкин рукой. — Иди и считай, что разговора не было. Никому ни слова.
Долго не мог старшина успокоиться, в пух и прах костерил и этих строптивых желторотиков, и себя, старого дурака, который связался с ними, душу свою распахнул, а понимать их, молодых, оказывается, вовсе не умеет. У них, конечно, свои мерки, и как ни крути, а приходится считаться. В молодости-то он и сам упрямым был, как листвяжный пень, тоже любил такие закидоны делать: хочу — так и ворочу.