Польский синдром, или Мои приключения за рубежом
Шрифт:
Приступы эпилепсии у Вальдемара периодически повторялись и, каждый раз массируя нужные точки, я боролась с его болезнью, усмиряя тело, но он никогда даже не поблагодарил меня за это, избегая этой темы, словно её вовсе не существовало.
Однажды он попросил меня сыграть роль его невесты.
– Согласись пойти к моим родителям в гости. Я хочу пред-ставить тебя им, как мою наречённую. Я очень люблю свою маму и хочу, чтобы она порадовалась. Ей так хочется, чтобы я женился! Сделай то, о чём я прошу! Я буду очень благодарен тебе.
Говоря о своей маме, он добрел, и его лицо теплело. Любовь к маме – черта положительная,
– Придумай другие способы, чтобы порадовать свою маму!Ну, предположим, я приду на смотрины в качестве твоей невесты, что ты потом скажешь своей маме? Ведь ни невестой, ни женой твоей, я не стану никогда! – выпалила я по неосторожности.
Если бы я не была нужна ему в этот момент для определённой цели, то неизвестно, чем бы всё закончилось, потому что видно было, как он подавил приступ злости, но ограничился тем, что заскрежетал зубами.
Скрежет его зубов я слышала каждый день. Это означало, что он в гневе. Понимая, что силой в этом случае действовать бесполезно, и подавив в себе ярость, он долго умолял меня, прибегая к множеству аргументов, нащупывая слабую сентиментальную струну, и ему это удалось. Я согласилась.
Но что я наделала! Обрекла себя на страдания и жалость к матери, когда увидела её, довольную и сияющую от счастья, что сын, наконец, имеет невесту! Она поцеловала меня и всплакнула от радости, давая понять, что принимает в свою семью.
Терзала совесть, но я пыталась уговаривать себя в душе, что, несомненно, это святая ложь во благо. Как могла, играла я эту гнусную роль, отмалчиваясь и изумлённо слушая враньё Вальдемара, поняв вдруг до конца, каким ничтожеством он был, чувствуя себя соучастницей грязного преступления.
Все трагедии, перенесённые мною в жизни, поблёкли в тот момент перед трагедией несчастной обманутой матери.
На душе было гаденько и тоскливо, и я считала минуты пребывания в этой семье, показавшиеся мне часами. Роль отъявленного негодяя – в кино или театре – ничто по сравнению с ролью, которую мне выпало сыграть в жизни, вводя в счастливое заблуждение мать Вальдемара!
Мне стало значительно легче, когда представление было окончено, когда я оказалась на улице и с жадностью хлебнула свежий вечерний воздух.
Вальдемар стыдился взглянуть мне в глаза. Что-то от человека в нём, безусловно, осталось, если проблески элементарной совести пробудились в нём, хоть и угасли мгновенно, погашенные злостью и алкогольным голодом. Я второй раз видела этого человека почти трезвым, впервые – в тот вечер, о котором я не могла вспоминать без содрогания.
В знак благодарности и признательности за своё спасение, я подарила Вальдемару золотую цепочку с золотым католическим крестиком и уже дня три не видела этого украшения на его шее.
– Почему ты не носишь цепочку и крестик?
– Это моё дело! – зло огрызнулся он.
– Покажи, что у тебя это есть! – потребовала я. – Иначе яподумаю, что ты продал мой подарок!
Он рассвирепел, заскрипел зубами и замахнулся на меня. Его рука, сжатая в кулак, повисла в воздухе, но он, чтобы хоть на чём-то выместить накопившуюся беспричинную злобу, яростно ударил кулаком о дверной косяк. Конечно же, он продал подаренное мной золото, а вырученные деньги просто-напросто пропил. В Варшаве было бесчисленное множество ломбардов, где можно было
Вальдемар становился всё более и более агрессивен. Было невыносимо и очень рискованно жить с ним под одной крышей. Я презирала его и поделать с этим ничего не могла, настолько он был мне отвратителен. Его нутро было чёрным и гнилым и в прямом, и в переносном смысле.
«Завтра же выставлю его отсюда, если даже это будет стоить мне многого». Нервы были на пределе, и я мечтала, чтобы настало светлое послезавтра, когда я буду избавлена от необходимости вообще его видеть.
Томясь под одной крышей с Вальдемаром, я всё время боялась за содержимое своей сумочки, где за подкладкой было спрятано то, что отложила на чёрный день, и эта небольшая сумма была моей последней надеждой выжить в чужой стране. Если остаться без гроша здесь на чужбине... Я гнала подобные мысли. Доллары за подкладкой совсем не прощупывались, поэтому я оставляла сумку на виду – она постоянно лежала, будто небрежно брошенная, на серванте. Была уверенность, что он уже давно проверил её содержимое, я даже знала, когда это произошло, так как, когда я жила в экстремальных условиях, моя интуиция обострилась до возможного максимума. Конечно же, сумку можно было украсть и выпотрошить где-нибудь на улице, догадайся он... В квартире я это спрятать не могла, потому что Кристина, владея всеми ключами, улучив момент, могла беспрепятственно войти и проверить каждый закуток.
Наступило завтра, ожидаемое всю ночь, после долгого бесконечного лежания с закрытыми глазами. Прислушиваясь к каждому шороху, я отчётливо услышала, как Вальдемар пробудившись, прошлёпал в сторону ванной комнаты; по раздающимся характерным шорохам, определила, что он уже почти одет, встала, как ни в чём не бывало, чтобы закрыть за ним входную дверь, и когда, наконец, дверь захлопнулась, повернув ключ в замке, нырнула снова в кровать и, с наслаждением расслабившись, уснула.
Проснулась около двенадцати и поскорее вышла из дома, чтобы поймать Вальдемара возле магазина пана Мечислава. Соглашаясь на услуги Вальдемара в качестве сторожевого пса, я не знала, что пёс окажется кусачим, поэтому хотела отказать ему в присутствии пана Мечислава.
Вальдемар стоял в группе нескольких пьяниц у магазина. Он пребывал в своём обычном полупьяном состоянии и держал в руках бутылку с пивом.
– Вальдемар, войдём в магазин, мне нужно поговорить стобой! – обратилась я к нему.
Он появился значительно позже, наверное, допивал своё пиво; по его выражению лица было видно, что он ни о чём не догадывается. Пока он медлил, быстро сунула сумочку под прилавок и рассказала пану Мечиславу, что Вальдемар очень опасен, что я его боюсь и хочу, чтобы он сию минуту забрал свои вещи, что жизнь с ним под одной крышей просто невыносима.
– Вальдемар, я разрываю наш словесный контракт! Я при-выкла и хочу жить одна, не обижайся на меня, – сказала я, не зная, каким образом ещё мотивировать своё решение. – Идём, я отдам тебе твои вещи, они уже собраны.
Направившись к выходу, слышала его шаркающие шаги рядом, но на него не смотрела, будучи уверена – он уже давно заметил, что, войдя в магазин со своей неизменной сумкой, я вышла без неё. Он понял, что обведён вокруг пальца, но я не знала, какой мерзкий план зреет в его голове.