Польский синдром, или Мои приключения за рубежом
Шрифт:
Я заговорила, так как нужно было чем-то заполнить молчание, проявляя сострадание её самочувствию, затем дипломатично напомнила ей, как она когда-то горячо убеждала меня в том, что мы будем подругами, и попросила объяснить причину агрессивного поведения Анджея, но она только прятала глаза.
– Вальдемар живёт у тебя? – спросила она, пропуская мимоушей мои приязненные усилия.
– Нет, и уже давно, он охранял меня от твоего мужа, кото-рый тоже, кстати, обещал быть доброжелательным ко мне, но Вальдемар оказался вором – он украл у меня моё золото! – призналась я в надежде снискать её сочувствие.
Но она только криво и цинично усмехалась, и пока я
Ничего утешительного для себя я не услышала. Её зловещее шипение, безусловно, являлось дурным предзнаменование, но я почему-то воспрянула духом, и моё настроение переменилось – я обрела вдруг успокоение и умиротворение. Изменить я ничего не могла, я просто ждала дальнейших событий с каким-то подъёмом и азартом игрока, желающего либо вкусить до конца сладость победы, либо достойно перенести горечь поражения.
Глава 15
Мне хочется рассказать о двух людях, образы которых поблёкли в моей памяти от времени или, быть может, оттого, что я слишком много на протяжении лет вспоминала о тех, кто ранил меня или задел настолько болезненно. Анализируя их отвратительные поступки, я мало вспоминала о тех, кто пытался спасать меня, относился ко мне, как подобает честному человеку, а иногда действительно спасал от своих же соотечественников. Я не могу и не имею права быть неблагодарной по отношению к этим прекрасным, простым людям! Я не хочу, чтобы добро забывалось, а зло растлевало, поскольку это и есть его главнейшая задача. Невозможно забыть зла, но думать нужно только о добре!
У пана Мечислава работала продавцом худенькая женщина, примерно моих лет, с прелестной стрижкой «под мальчика», которая необыкновенно шла ей. Она была очаровательна. Её весёлость и всепрощающая жизнерадостность подкупали, а ярко выраженная воля к жизни, носила в себе сокрытую этику – жизнеутверждающую высшую мораль.
Сначала настораживал её кроплёный правый глаз – характерная татуировочная точка у внешнего уголка, но я, пленённая её добротой, и, видя, какое милосердие она расточает повсюду, как сочувствует больным и помогает немощным, думала: «Ну, с кем не бывает?» И простила ей её прошлое, хотя ничего о нём не знала. Но наши приятельские отношения с Терезой не пришлись по душе пану Мечиславу, он просто надувался и пыжился от недовольства и, наконец, однажды, длинно выругавшись, высказался:
– Тереза сидела в тюрьме и не годится тебе в подруги. Унеё тёмное прошлое. Говорят, она даже была вожаком в криминальной среде и у неё была кличка «Мама». Иными словами – это бандитка и воровка.
– Почему же вы тогда взяли её на работу, если она бан-дитка и воровка? Людям нечистым на руку нельзя работать с деньгами! Вы не боитесь, что она вас ограбит? – удивилась я.
– Не посмеет! От меня далеко не убежит, из-под землидостану! – заверил он, весь розовея.
Я с сомнением посмотрела на него. Всё это ужасно претило, потом закралось подозрение, что пан Мечислав избегает меня в последнее время. Прошёл уже месяц после подписания договора, а он не только не спешил делиться со мной прибылью, но и, как будто, совсем забыл о самом договоре. На всю мощь эксплуатировал мою машину, заметно щадя свою, – возил
Я была сторонним наблюдателем, аналитиком, удивлённо потешаясь, как он старается выжать из этого корыта на колёсах, да ещё находящегося в преклонном возрасте, всё до последней капли. Приступы смеха, которым я давала волю только в уединении, иногда сменялись жалостью к пану Мечиславу. Он действовал по принципу – с паршивой овцы, да хоть шерсти клок, но я не произносила ни слова, а только с улыбкой выразительно смотрела на заднюю часть под багажником, где уже болталась оборванная рессора. Пан Мечислав только смущённо краснел и, как всегда, боялся смотреть в глаза. Тогда я решила действовать иначе, но об этом потом, потому что вначале я хочу рассказать ещё об одном человеке, сыгравшем значительную, если не одну из главных ролей в дальнейших событиях.
Это был молодой человек лет тридцати двух. Его светлозелёные глаза на узком бледном лице всегда улыбались, излучая загадочный свет, а чуть пухлые юношеские губы, готовые в каждый момент расползтись в улыбке, нехотя показывали зубы, явно нуждающиеся в дантисте. Я не знаю или не помню, кем он был и откуда пришёл, но мне казалось, что он был всегда. Он имел необыкновенную способность появляться неожиданно, словно тень, влиять на течение событий, вершить правосудие и так же внезапно исчезать. Было ясно, что он не хочет ничего взамен, а только выполняет свою миссию сеятеля добра и Ангела Хранителя во плоти. Иногда мне казалось, что Гжегож (так его звали) не просто человек, но тогда я только высоко ценила его необыкновенные качества, а уверенность, внезапно посетившая меня, что он был послан небом, чтобы хранить меня, живёт во мне и по сей день.
Гжегож помогал пану Мечиславу разгружать ящики с пивом, причём он делал это всегда безвозмездно, – его бескорыстность использовалась владельцем магазина как дармовая рабочая сила.
Была послеобеденная пора, и Тереза уже сменила пана Мечислава у прилавка. Наконец-то старое корыто, освободившись от тяжелого груза, облегчённо вздохнуло, и я, улучив момент, когда пан Мечислав закрывал багажник, а Гжегож уже отнёс последний товар и вернулся, оказавшись рядом, решила действовать.
– Пан Мечислав, вы обещали показать могилу Инги. Таквот, вы освободились, и можно ехать сейчас же, – безапелляционно потребовала я.
Пан Мечислав выдавил из себя что-то нечленораздельное, закряхтел и порозовел, но сдался под пристальным взглядом Гжегожа. Соглашаясь, он совершал над собой большое усилие, словно принимая горькую микстуру. Он вернулся в магазин, чтобы сделать последние распоряжения. Гжегож смотрел на меня, а его светлые глаза, излучающие таинственный свет, улыбались.
– Гжегож, знал ли ты Ингу, погибшую не так давно? Онабыла компаньоном пана Мечислава...
– Нет, – ответил он задумчиво, – я живу в этом районенедавно.
Он моментально замкнулся в себе и погрустнел. Я не понимала причины его внезапной грусти. Если он не знал Инги, то почему так опечалился, или в его добром сердце находилось место для каждого, даже совсем незнакомого человека?
Возле магазина было на редкость безлюдно в эту пору, и только поодаль стояли двое парней, потягивая из бутылок пиво, увлечённые беседой. Пан Мечислав вынырнул из двери с пластиковой авоськой в руке, в которой что-то подозрительно позвякивало, и мы уселись в машину: Гжегож сел за руль, я рядом, а пан Мечислав – сзади. Заурчал мотор, и доживающая свои последние дни машина, жалобно скрежеща, нехотя покатила по улицам Варшавы.