Полтава
Шрифт:
Марко двинул кого-то кулаком, а его самого ударили в челюсть и сразу же добавили с другой стороны. В глазах потемнело от злости, не от боли. Уже не видел, куда попадает кулаками, направлялся туда, где заметил только что Кандыбу, знал, что там враги, что с ними следует расправиться прежде всего...
Рядом надрывались Демьян Копысточка, Кирило Ворона, многие молодята. Даже старый Петрило с товарищами дрался за правду...
Не пропала злость и после того, как опомнился под лозовым плетнём, в своём курене. Садилось солнце. Степь переливалась ярким светом. Готовясь к ночлегу, стонали чайки. В красном мареве носились за валами розовые кони, развевая прозрачные гривы. Любуясь лёгким бегом
Марко до сумерек перебирал в памяти виденное и слышанное сегодня, и прежде, и за всю свою жизнь... Разлука с Галей теперь надолго. «Дивчина-рыбчина, здорова була... Чи ж ты мене, серденько, та й не забула?..» А долго ли ждёт девушка? Спихнёт бабка замуж... Наконец казак поднялся и направился к костру.
— Ишь ты! — засмеялся потный от огня кашевар. — Доброго носа выстрогал тебе отец!
Казаки-молодята поддержали смех. Марко молча опустился на землю между Кирилом и Демьяном. Они оба с перевязанными головами. Огонь облизывал 6удыль, выброшенный Днепром на берег, пожирал каждую деревяшку, которую кашевару лень переломить. Огонь съедает дерево, как время — человека... Снова возвратились прежние мысли, но свистнул призывно кашевар — варево готово. Марко вытащил из-за голенища ложку, втиснулся в толпу, так что носки его сапог упёрлись в горячий котёл, тоже поел, а насытившись, перекрестился в сумерки и тихо сказал Демьяну и Кирилу:
— Зовите всех, кто хочет на Дон!
— Что придумал? — подняли головы молодята и казаки постарше.
Задело упоминание о раде, где верх взяли зажилые. Все угрюмо смотрели на Чертомлык. Смех и разговоры начали стихать. Вдали поднимался грозный гул. Известно, возле костров — серома. Гул усиливался, словно над Днепром зарождалась буря. Но с неба глядел на Божий свет всё тот же чистый месяц, кажется протёртый казацкой онучей. На водном просторе обозначилась узенькая золотая дорожка. И никакого дыхания ветра. Только огромная тень Чертомлыка — оттого и тревога в душах...
Когда гул приблизился, Марко выхватил из костра длинную головешку, высмотренную заранее. Испуганный кашевар отпрянул, чтобы не обжечься, сверкая белыми глазами на тёмном лице. Марко навстречу казакам:
— Пушки возьмём силой! Немедленно! Иначе сгорим, как эта головешка! Такого случая больше Бог не пошлёт!
Все забыли, что перед ними молодой казак, — правду орёт! Марко был страшен. Головешка от быстрых движений вспыхнула огнём. Демьян Копысточка и Кирило Ворона послали казаков за лошадьми в степь, чтобы класть пушки на возы, минуты не мешкая, пока не мешают зажилые.
— Возьмём! — кричал Демьян с одной стороны, а Кирило с другой подзадоривал готовую на всё толпу:
— Свою часть! Им на острове — пусть! Пусть подавятся!
— Не подавятся, а нужно! — не забывал о правде Марко, поднимая ещё выше головешку. — На Сечи без пушек нельзя! Турки нападут.
Но напрасно посылали за лошадьми. Не успели выбежать на ровное место перед укреплениями, как на валах вспыхнули огни. В дрожащем свете сверкнули медные брёвна, повёрнутые на своих людей чёрными отверстиями, а возле них закричали зажилые. Наперёд выступил кошевой с «очеретиной». Возле него Марко увидел толстого Кандыбу — снова чешется в пазухе! — ещё многих старшин, и мелких, и значительных.
— Не видеть вам пушек, как уха без верцадла! — крикнул кошевой громовым голосом. — Попробуете силой — так одни кишки останутся! Пороху подсыпано с избытком!
Вот проклятые... Никто не догадался, что кошевой здесь, не на Чертомлыке...
— Побей вас Матерь Божья!
— Христопродавцы!
— Кровопийцы!
С руганью обгоняла серома Марка, теперь уже торопясь назад и опасаясь, как бы в самом
Зато старый Петрило дёрнул Марка за рукав:
— Где дончики? Если выступать — так сейчас... Взять коней, у кого есть. Оружие, у кого какое... Иначе — суета...
Марко прислушивался к разговорам серомы. Многие согласны выступать на Дон.
Он догнал побратимов Кирила и Демьяна.
8
Кружево цифр, поставленных вместо букв, сложилось в слова:
— «Бывшие генеральный судья Василий Кочубей и полковник полтавский Искра в сопровождении подполковника Левашева привезены в город Витебск ещё 18 апреля. Вместе с ними и охтырский полковник Осипов, у которого они скрывались, пан отец полтавской церкви Иван Святайло, сотник Кованько, писари и прочие служки. Задержанных поместили близ Витебска в отдельных светлицах, окружили стражей. А на следующий день Головкин и Шафиров учинили допрос сначала Осипову, потом Кочубею и Искре. Кочубей подал новый донос, где в тридцати трёх, пунктах винит гетмана в измене. Доносчики говорили по-разному, а потому решено дать им батогов. Кочубей сознался наперёд, что писанное и говорённое им — навет на гетмана».
Орлик, читая с Мазепой письмо за толстыми стенами белоцерковской крепости, догадывался, кто писал, — Шафиров или Головкин. Много подарков получили царские вельможи от гетмана. Наконец посмотрел на кровать: старик будто стряхнул с себя болезни. На подушках сидел бодрый усатый дедок, чересчур шляхетный. Давно не видано такого Мазепы.
— Там спрашивать умеют... Давай дальше...
— «Государь не удовлетворился признанием, заподозрив вмешательство шведской стороны, а велел допрашивать здрайцев ещё раз и со всей строгостью. Кочубею дали три удара батогами. Но и под батогами здрайцы кричали, что это навет по Кочубееву желанию. Окончательного решения в деле нет».
Орлик снова взглянул на гетмана — тот уже опять больной и несчастный дедок. Снова тревога в глазах.
Гетман сказал только:
— Видишь, Пилип, как получается... Aliena pericula... [9] Говорено... Но... Ждать...
Да если бы ждать спокойно.
Поздно ночью старый Франко пустил в светлицу человека. Лишённый сна гетман взмахнул на кровати руками, будто за ним явилась сама его смерть. Твёрдое как камень и чёрное как сажа лицо пришельца не переменилось.
9
Чужая беда (лат.).
То был монах, впервые встреченный гетманом в Польше. Потом он бывал и в Батурине, и на гетманском хуторе Поросючка... Получил бумаги. И вот — возвратился... С ответом? Господи!
В 1705 году царь посылал гетмана в Польшу. Казацкое войско остановилось тогда в городе Дубно. Пена весенних цветов соединялась с белизною дворцов и замков. Хоть и существовал царский приказ вредить только тем панам, которые за Станислава Лещинского, но казаки грабили поместья подряд. Беспомощные против сорокатысячной казацкой армии, паны лебезили перед гетманом, напоминали ему о его молодости, проведённой при дворе варшавского короля. Даже такие паны, как князья Вишневецкие — Януш да Михаил, тонко образованные, из древнего шляхетского рода, — и те почитали его как родного отца. А уж мать их, княгиня Ганна Дольская, хоть и немолодая, зато такой красы, что до смерти красавица, — так и она была без ума от гетмана. Вместе с сыном Янушем пожелала, чтобы гетман крестил Янушеву дочь, а крёстной матерью стала сама.