Полторы минуты славы
Шрифт:
Доктор Низамутдинова неслышными шагами подобралась к Самоварову и прошептала:
— Вы подтверждаете — это в самом деле пропавший режиссер Карасевич?
— Разве вы не видите? Кому же еще быть? — ответил Самоваров самым сокровенным шепотом, на какой был способен. — Приметы вполне совпадают. Я, пожалуй, пойду!
— Нет-нет-нет! — запротестовала с кровати Катерина.
Оказывается, своим чутким ухом она слышала тишайшие звуки. Продолжая одной рукой блуждать в Фединых волосах и цеплять их перстнями, она другой потянулась к Самоварову.
—
Самоваров колебался. В голосе Катерины звучала непритворная боль, ее рука просила и звала, но обниматься с Федей и излучать энергию ему не хотелось.
— Лишь на несколько минут! На несколько минут! — молила Катерина.
Доктор Низамутдинова смотрела выжидательно. Даже уклонист высунул ушастую голову из сиреневого шалаша одеяла.
Что оставалось делать? Самоваров неохотно присел рядом с Федей. Пружины кровати уже не заскрипели, а забасили под его тяжестью, а сетка опасно провисла. Колени сидящих оказались вровень с их подбородками.
«Ладно! Излучу энергию. Будет что Насте сегодня рассказать», — утешил себя Самоваров.
Федя Карасевич больше не плакал. Он только прижимался к жене и с опаской поглядывал на Самоварова.
— Это наш добрый друг, наш добрый гений, — говорила Катерина, бедром подталкивая Федю поближе к Самоварову. — Он так поддержал меня! Знаешь, Николай Алексеевич никогда не верил в твою смерть. Это он нашел тебя здесь. Его присутствие действует неотразимо. Подвинься же, Федя! Николай Алексеевич, вы тоже сядьте ближе и дайте свою руку. Дайте же руку!
Она поймала руку Самоварова, которую тот попытался спрятать за спину, и возложила на холодный и липкий Федин лоб.
— Карасевич, ты сейчас почувствуешь облегчение, — пообещала она. — Только закрой глаза. Да закрой же! Второй тоже! Теперь чувствуешь? Да? Тебе легче? Я знала, знала! Федя, это важно, не сачкуй — закрой глаза! Закрой и скажи, как меня зовут.
— Катя, — ответил Карасевич потерянным голосом.
— Вы слышали? Он все помнит! Слышали? — закричала Катерина и так вжала руку Самоварова в Федину голову, что несчастный больной откинулся назад и стукнулся затылком о стену. Уклонист снова спрятался под одеялом.
Самоваров, у которого начал затекать локоть, попытался освободить свою руку. Но Катерина ее не отпускала. Только самому Феде, повалившись на бок, удалось кое-как вывернуться из-под энергетического гнета.
Самоваров воспользовался моментом. Он ухватился руками за края кровати и выбрался на волю. Затем деловито посмотрел на часы. Так и не поняв, который час, он заявил:
— Мне пора! Всего доброго. До свидания.
Когда он вышел из палаты и устремился к выходу, то услышал за своей спиной шаги. Он решил, что это Катерина его догоняет, чтобы урвать дополнительный кусочек его небывалой энергии. Он прибавил шагу, но потом оглянулся и увидел доктора Низамутдинову.
—
— Этим делом сейчас занимается милиция, — пояснил Самоваров. — К вам еще придут для беседы. Скажите, а почему вы никуда не дали знать о поступлении к вам такого странного больного?
— Что вы видите в нем странного? — удивилась доктор Низамутдинова. — У нас в стационаре много таких, и никто не удивляется. Специфические пациенты! Поступают к нам и без документов, как было в данном случае. Часто это представители так называемого дна общества. Своих хроников мы знаем, а этот показался приезжим. Информацию о нем мы дали в бюро несчастных случаев дня четыре назад. Представился он очень внятно: Иванов Николай Алексеевич. Так мы и сообщили! Все это время он был плох, но с вашей помощью он прямо на глазах восстановил память.
— Неужто взял и восстановил? — усомнился Самоваров.
— Полностью! Вот вы сейчас ушли, а он ведь не только жену свою узнал, но и вспомнил, что должен режиссировать какой-то День бегуна. Он ужаснулся, что мероприятие на носу, аванс получен, а у него, как он выразился, и конь еще не валялся. Поразительно!
— А раньше про День бегуна он вам ничего не говорил?
— Ни слова! Все кричал, что он помещик, что устал от жизни, что человек он подневольный, негр, тряпка, — перечислила доктор Низамутдинова. — Твердил, что он отбегает в сторону и стреляется. Депрессивный бред! А мне все кричал: «Замолчи, жидовка!..»
— Верно! Я вчера вечером перечитывал пьесу «Иванов», — признался Самоваров. — Там есть именно такая реплика, так что вы не обижайтесь.
— Я не обижаюсь. Я врач. А скажите, есть в этой пьесе Мерилин Монро? — спросила доктор Низамутдинова.
— Нет, конечно. Откуда?
— А он говорил, что его похитила Мерилин Монро и хотела насмерть удушить — это его слова! — своими грудями. Так что и примесь эротического бреда налицо. Это часто бывает у мужчин его возраста. Я бы не должна говорить вам такие вещи, врачебная тайна, но вы с вашим поразительным методом...
— К вам из милиции придут, — напомнил Самоваров. — Может, не все в его словах бред. Ведь исчез же он каким-то образом из съемочного павильона! Не исключено, что его и вправду удушить хотели — хотя, быть может, и не таким экзотическим способом.
Доктор Низамутдинова ужаснулась:
— Вы это допускаете? Как хорошо, что теперь самое страшное для него уже позади. Он пока очень слаб, и нам бы хотелось с помощью вашего нетрадиционного метода...
— Я не врач, не чудодей и не шаман, — прервал ее Самоваров. — И никакого метода у меня нет. Так что я вряд ли могу чем-то быть полезен.