Полуденные песни тритонов [книга меморуингов]
Шрифт:
ЧТО-ТО ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ, ЧТО МЕНЯЕТ СРАЗУ ЖЕ ВСЮ ТВОЮ ЖИЗНЬ…
Хотя в контексте того, что вот–вот должно будет произойти, данное утверждение выглядит попросту смешным.
Зато девица так не выглядела.
Между прочим, я до сих пор помню, как ее звали, как и положено по «энциклопедии русской жизни» — Татьяной.
Ни лица, ни того, какая у нее была прическа, ни даже груди ее не помню, а вот имя — осталось…
И еще то, что у нее был немыслимо заросший лобок. Просто какие–то непроходимые заросли.
Я продирался сквозь них в маленькой комнатке на чердаке, на древней скрипучей
Я всунул и сразу же кончил.
14
Шверник Николай Михайлович (1888, Петербург — 1970, Москва), политический и государственный деятель, Герой Социалистического Труда (1958). Из семьи рабочего. Окончил городское училище. С 1905 член РСДРП(б). В 1905— 17 на партийной работе в Петербурге, Николаеве, Туле, Самаре. В 1918–23 на военно–политической и профсоюзной работе. Член Президиума ВЦИК, ЦИК СССР. Член ЦКК РКП(б) с 1923. В 1923–25 член Президиума ЦКК ВКП(б) и нарком Рабоче–крестьянской инспекции РСФСР. В 1925–28 секретарь Ленинградского и Уральского обкомов партии. С 1925 член ЦК ВКП(б), в 1926–27 и 1930–46 член Оргбюро ЦК. С 1929 в Москве… Урна с прахом в Кремлёвской стене.
art=mos/mos/19000/53537.htm&encpage=mos)
Ну, почти сразу.
Она улыбнулась и погладила меня по голове.
На меня же навалилась такая беспросветная тоска, что я просто взял да и уснул, так и будучи сверху на ней, а проснулся от того, что почувствовал, как она пытаясь спихнуть меня то ли с себя, то ли вообще с некогда революционной кровати.
Я послушно сполз и потащился вниз, по деревянной лестнице на первый этаж, на веранду, куда, услышав шум, и вышел мой сексуальный крестный.
— Да, — сказал он, мрачно уставившись на меня, — у тебя что, всегда такая в глазах тоска после ебли?
— Всегда! — честно соврал я, побоявшись признаться, что сегодня это было в первый раз.
— Проспринцевался бы ты марганцем, — прогундосил он, — так. на всякий случай!
— Хорошо, — кивнул я головой и стал лихорадочно соображать, где тут у бабушки может быть марганец.
Он оказался там, где я и рассчитывал.
За окнами было совсем светло.
Пора было собираться обратно.
Когда мы прощались, уже в городе, она сказала мне:
— УДАЧИ!,
и я понял: она догадалась, что была у меня первой.
БОЛЬШЕ Я ЕЕ НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ, КАК ТОГО И СЛЕДОВАЛО ОЖИДАТЬ.
На этом заканчивается первая часть «половой» саги того лета и начинается вторая.
Про то, как я лишал девственности.
Но начну я ее с того, что одной моей знакомой когда–то казалось, что к ней в письку могут залезть тараканы. Она так и говорила — письку. Фрейд бы заметил, что это ни что иное, как явно выраженная боязнь дефлорации, ведь
— Ну и как ты избавилась от них? — спросил я.
— Они сами пропали, — очень даже радостно проговорила она, — с тех самых пор, как меня в первый раз трахнули!
И мне все стало ясно. И даже где–то грустно. Просто когда они боятся, что к ним в письку залезут тараканы, как сразу же начинают искать какой–нибудь подходящий мужской объект, желательно, безобидный с виду, и потом раз и навсегда решают все свои проблемы: тараканы остаются только или на очень уж грязных кухнях, или где–нибудь в теплых странах, где это не просто тараканы, а большие, зловещего вида монстры, размером с гигантского жука–плавунца, хотя это и не те плавунцы, что обитали в морях девонского периода.
Таким вот типичным «изгонятелем» тараканов я был дважды в жизни, хотя второй раз — дефлорация собственной второй жены в брачную ночь — не столь романтичен, как первый.
Прежде всего потому, что та, первая особа была не просто неким субъектом женского пола — она была личностью, яркой, сумасбродной, очаровательно–талантливой. Вскоре после нашего короткого и мимолетного романа перебралась в Москву, начала писать сценарии, по одному из них в конце восьмидесятых был поставлен нашумевший фильм, сейчас бы попавший под отсутствующее тогда определение «культового». Много пила, была замужем, родила ребенка. Потом умерла.
И ни в конце семидесятых, ни в восьмидесятых, ни после мы уже не встречались.
Ни ей, ни мне этого не хотелось, скорее всего, если она и вспоминала про то давнее лето, то я фигурировал в ее недоступных мне меморуингах лишь как Тот Самый, Кто Сделал Ей Долгожданный прокол, а она действительно этого хотела — ей было уже двадцать три и девственность просто мешала.
Ну прямо как героине моего романа «Ремонт человеков», неужели когда я описывал сцену лишения героини девственности, то думал о ней?
МОЖЕТ БЫТЬ!
Хотя на самом деле процесс этот растянулся на несколько недель.
Один раз мы попробовали это у меня дома, когда бабушка с дедушкой — естественно — были на даче: —)). Она испугалась.
Потом — у нее дома, на совсем другом конце города. Я ехал чуть ли не первым троллейбусом, метро тогда в городе еще отсутствовало. От остановки надо было идти минут двадцать пешком. Она опять испугалась.
Потом какой–то большой компанией мы поехали в лес, залезли на чужую дачу, устроили там бедлам. Под утро мы пошли с ней гулять. Она была не только старше меня, но и выше, я елозил руками под ее кофтой и она совсем уж было решилась снять джинсы, как полил проливной дождь.
А вот в следующий раз все удалось.
Как там об этом, в романе «Ремонт человеков»?
«Лес был сосновым и светлым, воздух был пропитан терпким ароматом настоянной на солнце сосновой хвои.
И я подумала, что это очень подходящее место.
Залитый солнцем холмик с видом на полную ромашек поляну.
Я села прямо на траву, а потом просто легла на спину. Солнце слепило и я зажмурила глаза.
И тут же ощутила на губах его губы.