Полуденные песни тритонов [книга меморуингов]
Шрифт:
В общем, половину летнего уик–энда.
Было много сухого вина, а потом мы зачем–то начали фоткаться.
Голыми.
Ради прикола.
Чтобы оставить вечности свои молодые, нагие тела…
Наиль даже показал мне потом фотографии, но сразу же уничтожил, как и негативы — побоялся, что попадут кому–нибудь в руки и нас в чем–нибудь обвинят, хотя ориентация наша была совершенно традиционная и мы просто маялись дурью. Так что я жалею, что он тогда это сделал. Если бы эти фотки сохранились, то я мог бы иногда доставать их из какого–нибудь совсем уж дальнего ящика, перебирать и думать о том, какими ладными пацанами мы были. И с какими ладными, молодыми хуями.
Просто
Только потом, много лет спустя, мне стало ясно, что каждый из нас уже тогда был помечен слюной дьявола.
А значит, надо радоваться, что этих фотографий нет больше на свете. Может, их никогда и не было, так что бесполезно пытаться себе представить
КАКИМИ МЫ БЫЛИ…
Мне никогда не узнать этого, даже если я рискну вновь отыскать в какой–нибудь затерявшейся в прошлом книжной лавке красный томик рассказов давно умершего во Франции аргентинского писателя и начну водить глазами по первой же, случайно открытой странице, но о чем сможет сказать мне фраза «Иногда я думал, что все скользит, превращается, тает, переходит само собой из одного в другое. Я говорю «думал», но, как ни глупо, надеюсь, что это еще случится со мной.»? [7]
7
Самое начало рассказа Х. Кортасара «Другое небо» в переводе Н. Трауберг.
Правильно: ни о чем!
15. Про гомосексуалистов
Наверное, мне было бы приятнее сейчас писать о лесбиянках. По крайней мере, это женщины, а женщины мне милее. Только вот с лесбиянками в классическом виде, что называется, «по определению», я общался мало, а тем би–особям, с которыми меня сводила судьба, просто не находится место в тексте этих меморуингов.
Чего не скажешь о гомосексуалистах.
И дело даже не в отчиме, сыгравшем в моей жизни просто выдающуюся без всяких кавычек роль, не только оказывая влияние своим парадоксальным и рафинированным — как положено — интеллектом, но уже одним тем, что какое–то время его библиотека была полностью в моем распоряжении.
Это когда он уже жил в Москве и учился в аспирантуре, а их с матерью вещи стояли в бабушкиной квартире, где я и жил.
Для нормального человека книги там действительно были неправильными.
Например, знаменитый томик Кафки 1966 года издания, который я прочитал в десятом классе и сразу же дал одной знакомой девице, которая вернула его с вложенным листочком бумаги.
На нем ожидаемо четким и аккуратным почерком было выведено лишь одно слово:
БРЕД!
Именно так, с восклицательным знаком.
Но на меня этот бред действовал, как и пьесы Уильямса, Ануя, Сартра, etc, книги в отчимовской библиотеки были почти все театральной направленности, так что, прочитав работы Мейерхольда и Таирова, я сам решил податься в режиссеры.
Хорошо еще, что отчим был человеком мудрым и когда надо жестким, так что его НЕТ прозвучало не только безапелляционно, но и — для меня — доходчиво.
Я понял, что он прав, как он оказывался часто прав и впоследствии.
Когда я писал роман «Ремонт человеков», то одного из героев, Н. А., наделил некоторыми его чертами.
Наверное, в знак признательности за все, что он для меня сделал, и будто предчувствуя, что нам больше не увидеться.
Он успел прочитать роман, купил его в каком–то магазине на Тверской.
По–моему,
Совсем не то, что роль отчима в жизни моей.
Видимо, он посчитал, что я решил свести с ним какие–то счеты, вот только это совершенно не так.
Я вообще никогда не свожу ни с кем счеты, а если и вставляю в романы какие–то факты из своей биографии, то лишь по одной причине:
что знаешь пиши, чего не знаешь — не пиши,
по–моему, именно так сказано в любимой книге моего отчима [8] . Так что, если следовать данной писательской максиме, то о гомосексуалистах я могу писать, а о лесбиянках нет, ну что же, продолжим…
Прежде всего, до сих пор я к ним всем очень нежен.
8
«Театральный роман» Михаила Булгакова.
Хотя бы потому, что не вызываю ни у кого из них желания, ведь одного умудренного взгляда хватает, чтобы правильно определить мою ориентацию.
Ну и, конечно, возраст — он уже не тот, в котором герой Хеллера промямлил некогда гениальную фразу:
НАКОНЕЦ-ТО Я ПОНЯЛ, КЕМ ХОЧУ БЫТЬ, КОГДА ВЫРАСТУ, КОГДА Я ВЫРАСТУ, ТО ХОЧУ БЫТЬ МАЛЕНЬКИМ МАЛЬЧИКОМ! [9]
А я уже не хочу, ни маленьким мальчиком, ни подростком, ни юношей.
По многим причинам.
9
В романе «Что–то случилось».
Например, чтобы ко мне не приставали — было и такое.
Повторю — это при всем моем нежном отношении к гей–сословию и к тем многочисленным моим друзьям и приятелям, к нему относящимся.
Пусть они непоследовательны, прагматичны, изменчивы, а часто и истерично непредсказуемы.
Так, несколько лет я приятельствовал с одним странным немцем, живущим в России, настоящим «весси» [10] , а не каким–нибудь там лопоухим и конопатым «осси», даже называть его мне хочется именно так:
10
Так после воссоединения стали называть уроженцев Западной («весси») и Восточной («осси») Германии.
ВЕССИ.
Весси, Лесси, Осси…
Лесси здесь просто так — для ритма,
на самом деле собакам мой знакомый Весси предпочитал котов. Их у него дома — а жил он с бой–френдом, драматургом и режиссером, было то ли восемь, то ли девять. Весси переводил пьесы бой–френда на немецкий и немецкий же преподавал, а друг называл его не иначе, как grosse lieben — великая любовь…
Или большая?
Наверное, все же великая…
Мы с ним много общались и говорили на всякие замечательные темы. Например — о католицизме, было время, когда я сильно им интересовался и даже подумывал поменять конфессию. Но мне быстро объяснили, что если я стану истинным католиком, то не смогу пользоваться презервативами, а про оральный секс вообще должен буду забыть, так что я решил остаться православным, хотя отношение родной конфессии что к презервативам, что к оральному сексу тоже далеко не позитивно…