Полукровка
Шрифт:
Она встала и пошла к воротам. Следы впечатывались в песок уверенно и ровно.
Если бы подруга спросила, Валя не стала бы таиться. Ей бы и в голову не пришло бы скрывать. В конце концов, она не сделала ничего плохого. Просто Маша-Мария ни о чем не спрашивала. Вале о таком говорить неловко. Все-таки это касалось и ее брата. Если бы Иосиф захотел, мог бы и сам рассказать.
Так Валя уговаривала себя, смутно понимая, что дело не в ней и не в Иосифе. Последнее время МашаМария как-то отдалилась. Все чаще Валя встречала ее холодные глаза. И вообще вела
Тогда, войдя в аудиторию и вытянув билет, она собралась было сесть за парту, но тут явился Успенский. Вошел в аудиторию и вдруг сказал, что хочет кого-нибудь послушать. Например, вот эту студентку. «Как ваша фамилия, Агалатова?»
«Конечно, пожалуйста», – преподаватель развел руками.
«Прошу вас, – профессор обратился к Вале. – Нетнет, давайте сразу, без подготовки, у меня нет времени».
Отвечая, Валя сбивалась с пятого на десятое, но Успенский кивал благожелательно. «Очень хорошо, – дождавшись, пока она закончит, профессор обернулся к экзаменатору. – Должен вам сказать, у вас очень сильная группа. Отличный ответ».
Теперь, задним умом, Валя понимала: не за просто так.
Этими мыслями, касавшимися его сестры, Валя не стала делиться с Иосифом. Мало ли, а вдруг она ошибается и нет ничего такого... Но про себя думала: «Маша-Мария тоже не святая. А значит, не имеет права меня осуждать».
Первой забила тревогу тетя Клара. Отец поддакивал в трубку. И вообще говорил каким-то странным тоном. Проходя мимо, Маша поинтересовалась: кто? Он ответил, ей показалось, неохотно. Маша удивилась: сама тетя Клара обычно не звонила.
Картина прояснялась постепенно. Довольно скоро Маша поняла: брат влип в очередную любовную историю, из которой его несчастная мать не видит выхода. В общем, тетя Клара просила отца поговорить с родным племянником: «Родителей не слушает. А ты для него авторитет». – «Ну о чем ты говоришь, – отец мямлил, – он что, маленький? И вообще... В этих делах... Ну кто авторитет?»
Похоже, тетя Клара не унималась.
Маша не собиралась подслушивать. Они сами не закрыли дверь.
«Не знаю... Клара говорит, Ося связался с молоденькой. Сама она не видела, но говорит, девочка – не наша, иначе обязательно познакомил бы с родителями».
«У твоей Клары железная логика. Наша – не наша... Тебе не кажется, что твоя сестра просто дура? – мама говорила недовольно. – И что, решил поговорить с Осей?» – она поинтересовалась сухо. «Господи, конечно нет!» – отец воскликнул с горячностью, как всегда, когда не мог ни на что решиться. «А то поговори... – эту его интонацию мама отлично знала. – Поста-авь в дурацкое положение. И себя, и Осю. Где это видано, мужику за тридцать». – «Единственный сын, Клара переживает, у нее больное сердце...» – отец пережевывал доводы, которые могли бы объяснить его решение. «Когда появилась я, у твоей матери было тоже больное», – мама держалась непреклонно. «Это
Мысли вертелись белками в колесе. Во-первых, брат исчез с горизонта. Это – факт. Во-вторых... Мама упомянула бабушку Фейгу. Наша – не наша. Раньше мама про это не заговаривала. Значит, бабушка Фейга тоже была против, потому что мама – не наша...
Маша села и прижала ладони ко лбу. Словно взяла свою голову в скобки.
Из сумрака выступила белая фигура, стоявшая на крыльце. Маша вспомнила: поезд, пирожки с гречневой кашей, которые мама напекла в дорогу. В поезде она и сказала: «Сегодня мы увидим твою бабушку. Там у нас пересадка».
Кажется, ей было лет пять.
Широкая грязноватая повозка... Их встречали на станции. Маша вспомнила: курчавый возница подхватил большой чемодан. Она видела борт, деревянный и грубо обструганный... Пыль вилась над дорогой, вскипала под лошадиными копытами, выбивалась дымком из-под колес. Качаясь на дорожных рытвинах, телега подъезжала к дому. На крыльце белела фигура. Бабушка Фейга. Ее родная бабушка. Папина мать.
Телега остановилась у калитки. Руки возницы подхватили Машу и поставили на землю, по которой, держась за материнскую руку, девочка пошла к крыльцу. Раньше у нее не было бабушки. Подняв глаза, лучившиеся радостью, Маша побежала по ступенькам.
«Вот, это Мария, ваша внучка», – сухой материнский голос шелестел за ее спиной. Маша замерла. Она смотрела на бабушкины руки, которые должны были вот-вот распахнуться... Сухонькая ладонь поднялась над Машиной головой. Бесцветные внимательные глаза осматривали ее лицо: нос, губы, подбородок. «Ты – дочь моего любимого сына», – бабушка Фейга сказала и отвернулась. Ушла в дом.
Больше они не виделись. Маша вспомнила: ночевать остановились у других родственников. Кажется, у папиной двоюродной сестры.
Отрезок памяти закончился. Она отняла пальцы от лба, и мысль, отпущенная на волю, побежала, захватывая насущное: Оськина любовная история. Конечно, такие истории случались и раньше, но на этот раз все выглядело подругому. Маша подумала: всерьез. Прежде тетя Клара не била тревогу. Относилась к его личной жизни так, словно Оська был барчуком, от случаю к случаю заводившим интрижку с очередной горничной. Сравнение, пришедшее на ум, честно говоря, хромало. Социальных претензий у тети Клары не было и быть не могло. Однако в том, что стояло за словом не наша, никаких сомнений не было. Вдумываясь внимательно, Маша пришла к выводу, что на этот раз отлично понимает тетку. Вульгарная блондинка. Воображение нарисовало девицу, сидящую в низком кресле нога на ногу... Женится, будут приходить вдвоем. Эта дура будет говорить всякие глупости. «Вот именно. Не наша».
В отличие от тети Клары, она вкладывала в это слово совсем другой смысл.
Раньше брат был не прочь поболтать. Теперь, похоже, затаился. Как бы то ни было, следовало разузнать подробности. Для начала хотя бы познакомиться. Сидя за письменным столом, Маша обдумывала план. Как будто в первый раз, принятая волчьей стаей, выходила на охоту – собиралась идти по чужим следам.
На просьбу о помощи брат откликнулся сразу. «С математикой? Конечно, приезжай! Если срочно, давай сразу».
<