Полуночная девушка

Грей Мелисса

– Нет. – Гай поставил стаканчик. Из дверей музея выходили припозднившиеся сотрудники. Внутри остались лишь ночные сторожа. – Нет, я его не защищаю. Но, видишь ли… война портит людей, даже таких хороших, как Дориан. – Эхо нахмурилась, но Гай продолжил: – А Дориан – хороший. Но война делает из нас чудовищ, и хуже всего приходится тем, кто этого никак не заслуживает.

Эхо вздохнула, опустила плечи, и с этим движением вся ее злость, казалось, куда-то улетучилась. Небольшое, но все-таки достижение. Гаю нестерпимо захотелось узнать, что

скрывает ее взгляд, о чем она думает. Он отвернулся, решив что сейчас есть дела поважнее.

– Вот почему так важно положить конец войне, – пояснил Гай. – В такой ситуации победителей не бывает. Только смерть и разрушения.

Эхо взглянула на него, кивнула, отвернулась и рассеянно прикусила губу.

– Это лишь общие фразы, – сказала она. – Я понимаю, что ты действительно думаешь о будущем, но лично тебе-то все это зачем? Неужели исключительно ради блага ближнего? – Эхо повернулась к Гаю и бросила на него такой проницательный взгляд, что ему стало неловко. – Не бывает такой доброты. И такого бескорыстия.

Гай рассматривал остатки шоколада на дне стаканчика, словно собирался погадать по ним, как на кофейной гуще.

– Даже у меркантильных наемников? – спросил он.

– Ты не похож на наемника.

– И много ты их знаешь?

– У меня есть друзья из низших кругов. – Эхо склонила голову набок. Пронизывающий ветер трепал выбившуюся из косы прядь волос, и та щекотала девушке нос. Эхо убрала ее за ухо, но та снова выбилась. – И не думай, что я не заметила, как ты ушел от ответа, – со вздохом заключила Эхо.

Гай улыбнулся.

– Тебе когда-нибудь говорили, что ты необыкновенно умна?

– Частенько, – ответила Эхо. – Колись давай.

Гай опустил взгляд на остатки шоколада в стаканчике, словно хотел разгадать их тайну.

– Девушка, о которой я рассказывал тебе вчера, – начал он, – была воином, но не по своей воле. Ей дали поручение, которое стоило ей жизни. – Если опустить подробности, Гай сказал правду. И он продолжал. Речь его лилась свободно: он слишком долго молчал. – Она была доброй, как мало кто из людей. Любила петь. Такого красивого голоса я больше не слыхал. Обожала загадки, а груши терпеть не могла. – Глаза его защипало, и он порадовался, что Джаспер одолжил ему солнечные очки. – Меня это невероятно веселило. От нее всегда пахло грушами, но при этом она не выносила их вкус.

Эхо помолчала, а потом спросила:

– А как ее звали?

С тех пор как ее не стало, с того самого дня, как Танит подожгла домик на берегу (ради его же собственного блага, как она уверяла), Гай произносил это имя лишь во сне. И сейчас с трудом выдохнул эти два слога:

– Роза.

Если бы Эхо сильнее сжала губу зубами, то наверняка прокусила бы ее до крови. Гай уже узнавал ее привычные жесты, какие-то мелочи, свойственные лишь ей одной. Эхо принималась кусать губу, когда в чем-то сомневалась. Вот и сейчас она не понимала, куда их заведет этот разговор, и Гай ее не винил.

– А когда

вы познакомились?

– Давно, – ответил Гай. Имя Розы унес ветер, а вместе с ним испарилась и привычная сдержанность Гая. Теперь ему было куда проще общаться с Эхо, легче дышать. – Раньше, чем ты появилась на свет. Раньше, чем родились твои родители. Кстати, где они? Обычно в семнадцать лет все-таки живут с родителями.

– Обычно да.

Гай ждал, что она скажет дальше. Он понимал, что если на Эхо надавить, она закроется, точно устрица, бдительно охраняющая жемчужину.

Эхо вздохнула.

– Нет у меня родителей. То есть когда-то были, но я давным-давно ушла из дома и не возвращалась.

– Почему?

Эхо так пристально смотрела на схему музея, словно хотела взглядом просверлить в ней дыру. Наконец, не поднимая глаз, призналась:

– Мои родители – не самые приятные люди на свете.

Мимо лестницы прошла женщина с коляской, за ней ковылял румяный малыш. Эхо с такой тоской посмотрела им вслед, что у Гая сжалось сердце от боли за нее. Своих родителей он почти не помнил. Как во многих знатных семействах, они были сдержанны, но все же не жестоки.

– Мне очень жаль, – произнес Гай. Слабое утешение, но что еще он мог сделать для нее?

Эхо проводила взглядом маму с малышом.

– Мне тоже, – помолчав, призналась она.

Гай не хотел ее расстраивать. Печаль Эхо передалась ему, и Гая это озадачило, но размышлять об этом он не собирался. Нужно было как-то отвлечь девушку от грустных мыслей, и он прибег к единственному средству, которое могло в этом помочь.

– Расскажи мне про эти схемы, – попросил он, стараясь не замечать ее настороженного и все еще немного отстраненного взгляда.

Глава тридцать девятая

В гробнице Пернеба оказалось куда теснее, чем помнила Эхо: того и гляди, заработаешь клаустрофобию. Дым междумирья рассеялся, показались рыжеватые каменные стены гробницы, и Эхо подняла руку, чтобы сохранить равновесие. Коснулась ладонью мягкого шерстяного свитера Гая и тут же отдернула руку. Гай только брови поднял: похоже, его ничуть не смущала близость Эхо. Она отступила на шаг и вжалась в стену.

– Уютненько здесь, – заметила Эхо, протискиваясь мимо Гая, – пошли.

Она вышла из гробницы в египетский зал и глубоко вздохнула. Эхо было куда проще собраться с мыслями, когда Гай находится от нее на некотором расстоянии. Рядом с ним она забывала обо всем, и ее это раздражало. Гай почти неслышно вышел из гробницы, и Эхо кожей почувствовала, что он стоит у нее за спиной. Она поспешно опустилась на колени и начертила ту же птератскую руну, что и в Лувре, чтобы усыпить охранников и отключить камеры наблюдения.

Гай молча слушал, как Эхо произносит заклинание. Она украдкой покосилась на него. В окна Метрополитен-музея струился лунный свет и с нежностью любовницы касался лица Гая. Не самое худшее зрелище в мире.