Полуночное танго
Шрифт:
— Успокойся, родная. Удивительно, но я тоже не разглядел, кто там был. Заметил только, что она как будто летела над водой. Значит, она очень легкая была. Может, в ней какой-нибудь мальчишка сидел? Лиза, у тебя есть второгодники?
— Конечно, есть. Но дети на такое не способны. Я в этом уверена.
— Разумеется, тебе видней. И все-таки…
— Нет, нет. — Лиза даже слегка отстранилась от него. — Мои дети на такое не способны.
Плетнев вдруг почувствовал к ней беспредельную нежность. Внутри словно забил теплый фонтанчик,
«Но это не любовь, не любовь. Это что-то другое», — думал он, бережно обнимая Лизины худенькие плечи.
Ермаков сообщил, что Михаила видели в Милютинской, в шестидесяти километрах выше по течению реки. Видел зять уборщицы того магазина, где работала Люда.
— Эти сведения пока не удалось проверить, но думаю, можно не волноваться, — гудел в трубке басок Георгия Кузьмича, — он жив.
— Вы сами говорили с тем человеком, который видел его? — поинтересовался Плетнев.
Он слышал, как Георгий Кузьмич давал какие-то указания сотруднику.
— Вы что-то спросили?
Плетнев повторил свой вопрос, и на другом конце провода произошла заминка.
— К сожалению, человек, который его видел, отбыл в Минводы на лечение, — сказал Ермаков после довольно долгой паузы. — Так что пришлось довольствоваться сведениями, что называется, из третьих рук. Такие к делу не подошьешь, но для вас они могут представлять интерес.
— Спасибо, Георгий Кузьмич.
— Да ладно, что там. Заезжайте, если охота появится. Рад вам всегда.
«Надо будет сказать Марьяне, что Михаила в Милютинской видели, — подумал Плетнев, кладя трубку. — Тоже ведь волнуется».
Конечно, не только за этим шел он теперь к Царьковым. Он и так к ним собирался, теперь же у него есть повод.
Марьяна выслушала его рассказ рассеянно. Она выглядела скверно, будто не спала несколько ночей подряд. Щеки опали, подчеркнув широкие скифские скулы, отчего лишь усилилось ее внешнее сходство с Лизой.
— Хорошо, что зашли, Сергей Михайлович. — Она попыталась улыбнуться. — А то Лизка наша захандрила. Все ей что-то чудится. Она у нас фантазерка богатая. Неизвестно в кого. Вы для нее как бальзам.
Лиза открыла глаза и посмотрела на него со смущением.
— Ты рассказала Марьяне про моторку?
— Да. Она сама спросила, почему я такая бледная. А когда я стала рассказывать, что случилось, обозвала меня приблажной. Потом сказала, что бросит все и уедет к чертовой матери отсюда. «А вы с Ларкой по самую крышу мохом зарастете». — Лиза слабо улыбнулась. — Ну да, она считает, на ней весь дом держится. Может, она в чем-то и права.
— Знаешь, Лиза, а ведь мы с тобой настоящие болваны. Особенно я. — Плетнев устроился на прохладном полу возле ее кровати. — Только что с начальником милиции разговаривал — и вот ведь ни словом не обмолвился про этот случай с моторкой. А ведь они могут запросто
— Ну и что?
— А то, что у каждой моторки обязательно есть хозяин.
— Случается, моторки крадут.
— Постой, постой… Хирург райбольницы, который Ларису Фоминичну оперировал, говорил, что у него на днях моторку украли. Интересно, нашли ее?
— Только в нашей станице их штук десять, не считая моторку Марьяны. В райцентре раза в три больше. К тому же моторку можно не украсть, а воспользоваться ею на какое-то время и поставить на место.
— Занятная теория. Логичная. И с выдумкой. Ты, Лиза, в самом деле богатая фантазерка. Беру в соавторы. — Плетнев ободряюще улыбнулся ей. — И все-таки тебе следует быть осторожной. Вот что сделаем — отныне я твой телохранитель. Договорились? Считай, с этой минуты ты моя госпожа, а я твой…
Лиза рывком вскочила с кровати и очутилась рядом с ним. Ее губы были горячи и нетерпеливы, а кожа пахла сладкой медовой травой…
— Ты не думай. С Сашкой все было совсем не так, не так… Да я бы прикоснуться к тебе не посмела, если бы… Ты понимаешь, ты все понимаешь. Ты — единственный. Мне больше никого не нужно.
— Не разбудил я вас? — Чебаков бочком протиснулся в дверь гостиницы. — Решил взглянуть, как вы тут устроились. Вижу, создаете что-то новое, глобальное. — Он кивнул в сторону чистой стопки бумаги на столе, к которой Плетнев так и не прикоснулся. — И как у нас работается? — поинтересовался Чебаков, присаживаясь на диван.
— Как нигде, Иван Павлович.
Плетнев усмехнулся.
— Вот-вот, я так и думал. Места у нас спокойные, народ вроде бы тоже, хоть и с гонором. Да еще с каким! Женщины в особенности. Вон сейчас Саранцева-младшая мне настоящую театральную сцену закатила. Мы ее, понимаешь, в город на слет передовых доярок посылаем — почти целую неделю роздыха даем, а она руки в боки и ну строчить как из пулемета. Ладно, объяснила бы по-человечески: мол, не до слета теперь, дома нелады — муж ночами где-то шляется, смурной ходит. А то вот выпимши на работу заявился. Понятное дело, завгар его от машины отстранил. А я-то тут при чем? Я что, виноватый, что ее мужик за чужими юбками охотится? Сама бы и привязала его покрепче. Фу, аж пот меня прошиб.
Чебаков снял фуражку и вытер платком лысину.
— Он парень сам по себе неплохой, этот Саранцев, — продолжал Иван Павлович. — Работящий, услужливый. Ну, погулял. Так наказали же! А она свое долдонит: «Ты меры должен принять». Не могут меж собой семейные дрязги уладить, обязательно на всеобщее обозрение выставить нужно. Театр с ними, да и только.
— Я с Сашкой в одном классе учился, — сказал Плетнев. — Мы в детстве частенько его поколачивали. За то, что отец у немцев в полицаях служил. Тогда еще все раны свежими были — дома войну по нескольку раз в день вспоминали.