Полуночное танго
Шрифт:
«Милая Татуша!
Все-таки на свете есть Бог!
У нас в училище целую неделю работала комиссия. В целом, кажется, остались довольны, кроме… Вот тут-то и начинается самое интересное. Оказывается, хуже всего обстоят дела у теоретиков — это, как тебе известно, епархия зловредной Инессы. У них и подготовка слабая, и — о ирония судьбы — рамок учебной программы они не придерживаются, и от современных требований отстали безнадежно. Комиссия уехала составлять отчет, а зловредная Инесса забегала по всем инстанциям. Вчера мы столкнулись с ней нос к носу на бульваре,
Близится наш шопеновский концерт, которого я жду с нетерпением и очень боюсь. Хочу сыграть с Мишей «Ларгетто» из фа-минорного концерта. Вторую партию, разумеется. Миша играет «Ларгетто» изумительно, хотя быстрее, чем мы привыкли. Но я считаю, что каждое новое поколение имеет право на свою собственную трактовку. А в воздухе, Татуша, крепко пахнет весной».
…Из степи вдруг налетел теплый влажный ветер, нагнал какие-то необыкновенные, точно из сказки, синие тучи, которые разразились веселым дождем. Он растопил грязные снега, украсил искрящимися в лучах солнца каплями почки на кустах и деревьях. Скворцы загомонили возле обживаемых скворечников, поблескивая воронеными, в белую крапинку грудками.
Оля сунула ноги в высокие резиновые сапоги, так кстати подаренные ей в день рождения бабой Галей, накинула старенький плащ с подстежкой. В этом плаще, тоже весной, она ездила с Ильей в Клин, в дом Чайковского. Теперь он едва прикрывал коленки.
«То ли я выросла с тех пор, то ли плащ сел от стирки», — думала Оля, шлепая по лужам на почту. Солнце светило в глаза, ласкало лоб, щеки, волосы. Всю ее охватило предчувствие счастья.
Ее вернул на землю настойчивый автомобильный сигнал. Рубиновый «жигуль» словно плыл по улице, направо и налево от него расходились голубые волны. За рулем восседал Валерка и, откинув назад голову, сигналил кому-то. Рядом с ним улыбалась белокурая Светлана.
— Ишь, чертяка, разгорланился, — беззлобно заметил сидевший на скамейке возле забора дед в стеганке и валенках с галошами. — Видишь, девушка, — обратился дед к Оле, — он же твоего внимания требует — так глазюками по тебе и стреляет.
Валерка остановил машину прямо напротив Оли, обошел вокруг, бороздя короткими резиновыми сапогами бескрайнюю лужу, достал из багажника канистру и стал не спеша лить в бак горючее.
— Надо же, где бензин весь вышел, — удивлялся дед. — А если б вот так на переезде, да под носом у поезда? Гляди-ка, через край льет. Эй, парень, тебе что, бензин даром достается?
Валерка даже не удостоил деда взглядом. Он продолжал лить в горлышко бака, придерживая канистру в левой руке, а правую нарочито небрежно засунул в карман своей сине-красной нейлоновой куртки.
Оля чувствовала, что он искоса за ней наблюдает, и она не знала, что делать под этим пронизывающим ее взглядом, ей было неловко перед дедом, явно что-то заподозрившим; она стояла, словно зачарованная, не в силах
Наконец канистра опустела. Валерка швырнул ее в багажник, долго и обстоятельно вытирал руки белой тряпкой. Сев в машину, так лихо рванул с места, что пышная, повязанная красным шарфом головка Светланы качнулась точно мак на стебле. Когда вода в луже устоялась, Оля увидела на ее поверхности изломанные радужные круги и полоски, яркостью своих цветов бросавшие вызов весеннему небу.
— Ишь, подлый, напакостил, — ворчал дед. — Теперича, покуда вся вода не высохнет, будет машинами вонять.
В саду уже начали просыхать дорожки, и баба Галя разложила под кроватями семенную картошку.
— Пускай росты пустит, — сказала она. — Кажись, весна нынче ранняя. Через неделю, глядишь, и посадим. А там протряхнет — и сад отроем. Делов-то, делов!..
Петр Дмитриевич появлялся теперь только к ужину, а то и позже. Повесив пиджак в шкаф, с фырканьем мыл лицо и шею под рукомойником с теплой водой, брызгая на чистый крашеный пол.
— Что это ты, как кот, намываешься? Тоже весну почуял? — спрашивала баба Галя, глядя на него с подозрением.
— «Да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое!» — кричал Петр, растирая лицо и шею полотенцем. Потом шумно усаживался за стол и спрашивал у Оли: — Ну, как твоя директорша поживает? Пышная телка, ничего не скажешь. Замуж не выскочила? Ты бы ей мужа, что ли, подыскала. Враз от тебя отцепится.
Он рассмеялся.
— Да она после Яшки Фомичева никак не опомнится, — подхватила баба Галя. — Говорят, у нее все тело от синяков черное было.
— Да, было такое дело. Но, гляжу, ей колотушки только на пользу пошли. В девках щуплая ходила, как цыпленок, а теперь такие маяки отрастила — всем судам ориентир.
Петр руками изображал над столом бюст зловредной Инессы.
— Ладно тебе охальничать. — Оля видела, как баба Галя закрыла рот концом своего белого платка, пряча улыбку. — Ешь, покуда не простыла картошка.
На сцене хозяйничало солнце.
Оля расчесывала перед зеркалом так и не покорившиеся бигуди волосы, когда к ней подошла ее студентка Тамара Гарибьян.
— Ольга Александровна, я не смогу участвовать в концерте. Я…
— Руку, что ли, переиграла?
Тамара замотала головой.
— Тогда в чем дело?
— У меня не получается ничего. Звук плохой, из зала не услышат…
Оля догадалась, что могло произойти, обняла Тамару.
— Ты замечательно играешь мазурки, слышишь? Далеко не каждому пианисту дано так точно схватить шопеновское настроение, дыхание. И звук у тебя насыщенный и в то же время прозрачный — настоящий шопеновский звук. Уж поверь мне, бывалому меломану.
— Почему же тогда Инесса Александровна сказала, чтобы я… не позорилась?
— Просто она давно не слышала, как ты играешь. Ты сделала за последнее время большие успехи.
— Но она слышала меня вчера, на репетиции. Сказала, что у меня никудышная педаль.
— И ты из-за этих… необдуманных слов готова подвести своих товарищей? Давай-ка за рояль! — приказала Оля. — И помни только о том, что мы с тобой говорили на генеральной репетиции. Ясно?
Зал постепенно наполнялся.