Полуночный лихач

Арсеньева Елена

– Ты чё?.. – проблеял было тот, ощутив, как взыграло в нем советское ретивое, однако долгие годы демократического топтания души человеческой уже дали свои плоды: ретивое благоразумно заткнулось, а мужик покрепче стиснул кулак и зарысил за угол, желая немедля вкусить новой жизни в одноименном магазине, ошеломив своей платежеспособностью злокозненную Зойку.

Вергилий чуточку перепутал правую сторону с левой, так что Николаю еще пришлось изрядно побродить, дополнительно спросив при этом дорогу у мрачной бабули, долговязой особы неопределенного пола, и веселого роллера,

и вот, наконец, перед ним возникло приземистое строение с огромными стеклянными окнами-витринами, не мытыми, сразу видно, с начала перестройки. Облик у бывшей «Бригантины» оказался такой уныло-заброшенный, что у Николая дрогнуло сердце. Да здесь, похоже, никогда не ступала нога никакого человека, ни крутого, ни пологого. Неужели Вергилий снова напутал?!

И тут он заметил железный лист, криво прибитый к двери, и обрадовался ему, словно старому знакомцу. За этот неаккуратный лист Николай зацепился в прошлый раз халатом и чуть не оторвал карман. Отлично!

Однако, обретя искомую «Бригантину», Николай повел себя очень странно для стороннего наблюдателя – если бы таковой вдруг обнаружился. Он не стал стучать в дверь и заглядывать в окна – он повернулся спиной к «Бригантине» и принялся озирать окрестности, делая руками движения, напоминающие жесты регулировщика на перекрестке, и бормоча что-то вроде:

– Ага… машину оставили здесь, а сами пошли сюда… я еще удивился, что так близко. Нет, мы пошли не туда, а сюда! Точно!

Уверенно кивнув, Николай быстро повернул во двор. Да, машину «Скорой» они потому и оставили рядом с кафе, что идти до дома было буквально две минуты, и тот человек, который их вел, помнится, сказал: «За тачку свою не переживайте, тут с нее глаз не спустят».

«Тачка» потом и впрямь обнаружилась на прежнем месте (колпаки и зеркала не тронуты) – и даже, такое впечатление, помытая за время их отсутствия, уж больно подозрительно она блестела в свете занимающегося рассвета. А может, это Николаю спьяну показалось…

Он сердито мотнул головой, вынуждая себя напрячься и вспоминать. Номера на доме не было, но это никакая не примета: во всех Верхних Печерах найдется небось всего с десяток домов, на которых стоят номера.

«Угол! – обрадовался Николай. – Угол у него был обрушен!»

А вот и обрушенный угол дома. По словам их радушного хозяина, здесь когда-то не вписался в поворот мебельный трейлер. Да? А такое впечатление, что по дому садили из малой гаубицы, что вовсе не исключено, учитывая, кто проживает в этом подъезде…

Николай вывернул из-за разросшегося сиреневого куста, на котором еще кое-где мотались под ветром последние листья, и, мельком улыбнувшись сидевшей на лавочке барышне с коляской, ринулся на крыльцо.

Вот и дверь – тоже очень обыкновенная, облупленная, как и везде, вот и портрет очередного вруна, рвущегося в Думу…

Николай толкнул дверь. Но не тут-то было! Кодовый замок!

– А вы к кому? – полюбопытствовала барышня, и Николай растерянно обернулся.

Что бы такое соврать? Можно сказать прямо… но почему-то не хочется. Почему-то страшновато говорить прямо!

– Да я агитатор, – брякнул

он первое, что пришло в голову. – Из областной избирательной комиссии. Надо листовки разложить по почтовым ящикам. А код забыл. Не подскажете?

– Да я не из этого подъезда, – вильнула глазами барышня. – Просто села отдохнуть.

Врушка! Если не из этого подъезда, то зачем спрашиваешь, к кому визитер?

Николай снова повернулся к двери. Дурное дело, как всегда, не хитрое. Цифры 6, 8, 4 и 1 стерты сильнее остальных. Стало быть, на них нажимают чаще всего. А если попробовать?

Есть контакт! Замок щелкнул, дверь приоткрылась, и Николай вошел в подъезд, пока молодая мамаша окончательно не просверлила его своим подозрительным оком.

Около лифта маячила согбенная спина какого-то трудяги, ковырявшего индикатором кнопку вызова.

– Лифт работает? – спросил Николай.

– Поломался лифт, – угрюмо буркнул мастер. – Пешком топай.

Николай вздохнул, ибо топать предстояло на шестой этаж. Вот что он точно запомнил, это цифру 6 на той кнопке лифта, на которую нажимал их хозяин. И квартиру запомнил – сразу слева, за железной дверью, отгородивший тамбур для двух жильцов, – звонок слева.

По причине отсутствия подъемника лестницы оказались густо населены. Девица с внешностью фотомодели выносила мусор, две благообразные старушки шепотом мыли кому-то кости, крепенькие мужики корячились, передвигая ящик для хранения картошки, и томный юноша отдавался музыкальным ритмам, прижимая к себе плейер, как любимую девушку.

Николай на всякий случай здоровался со всеми. Что характерно, эти незнакомые люди ему очень любезно отвечали. А вот родные соседи родного подъезда почему-то, как правило, отмалчивались или буркали что-то невнятное, отводя глаза. Так Николаю за эти годы и не удалось приучить их к своей привычке здороваться первым, пусть даже трижды на день!

На ступеньках, ведущих к металлической двери, дремал жуткий бомж, привалившись к стене и вытянув ноги чуть не на пол-лестницы. Рядом с ним на газетке лежал селедочный хвостик и корочка хлебца. Николай вспомнил несчастного Голубцова, вздохнул и осторожно опустил на газетку очередной пятирублевик. Не бог весть что, однако на хлеб хватит. Потом Николай деликатно переступил через непомерно длинные ноги бомжа и нажал на левую кнопку.

Гулко курлыкнуло, потом еще раз и еще: это когда он позвонил второй и третий раз, однако никто не открыл и не подошел к двери. Николай еще немного потерзал звонок, но это скорее для очистки совести: ясно же, что дома никого нет.

Со вздохом он пошел вниз, мимо так и не проснувшегося бомжа, – пожалев, что пятак, скорее всего, достанется проворному соседу, – и мимо все тех же меломанов, грузчиков, бабок и фотомоделей, а также мастера по ремонту лифта, и вышел из подъезда.

Барышня была всецело поглощена младенцем и на Николая даже не взглянула. А он постоял минутку на крыльце и, уныло вздохнув, побрел по двору.

Чуть в отдалении находилась детская площадка. Туда Николай и направил свои стопы, там и сел на краешек песочницы, вытянув ноги.