Полуночный прилив

Эриксон Стивен

Фэр понял, о чем спрашивает мать, и покачал головой.

– Они умирали в бесчестии, – промолвил Трулль. – Мы не видели, чья рука принесла им смерть, но это было… чудовищно.

– А добытые ими тюлени? – поинтересовался Томад.

– Их, отец, забрала та же рука.

В глазах Уруты вспыхнул гнев.

– Значит, это было не полное раскрытие магического Пути, а… призывание демонов.

Трулль нахмурился:

– Мама, о чем ты говоришь? Там были тени…

– И тьма, – вмешался Фэр. – Тьма из глубин.

Урута скрестила руки и отвернулась.

Трулль впервые видел мать столь подавленной.

И в его сердце также нарастало смятение. Молодой человек знал, что для атаки на летерийские корабли Ханнан Мосаг задействовал едва ли не всю доступную ему силу Куральда Эмурланна. Сила Тени проявлялась по-разному. Из четырех сыновей Уруты только Бинадас пошел тропой магии. И тем не менее слова матери имели смысл и для Трулля. Они пробудили в нем понимание, общее для всех тисте эдур, независимо от того, насколько те причастны к чародейству.

– Получается, магия Ханнана Мосада управлялась не Куральдом Эмурланном!

Слова эти вырвались у Трулля против его воли. До него только сейчас дошло то, что Фэр понял еще в море, а Урута безошибочно прочитала по лицу старшего сына.

Трулль досадливо поморщился.

– Простите мне эти глупые слова, – торопливо промолвил он.

– Глупо было лишь произносить их вслух, – сказала Урута. – Фэр, бери Трулля и Рулада. И отправляйтесь к Каменной чаше.

– Не сейчас. – Голос Томада звучал сурово, а взгляд его был мрачен. – Сыновья вернутся в дом и будут дожидаться меня. А ты, Урута, помоги вдовам. Павшему воину положено встречать свои первые сумерки в окружении соплеменников. И нужно сделать щедрое приношение Шельтате Всевидящей.

Трулль рассчитывал услышать от матери возражения, но Урута молча поджала губы, кивнула и направилась к вдовам.

Фэр подозвал брата, и они пошли домой, оставив отца одного на берегу канала.

– Непростые времена настают, – заметил Трулль.

– По-твоему, есть нужда вставать между Руладом и Майеной? – вдруг спросил Фэр.

Трулль стиснул зубы. Вопрос застал его врасплох, и он не знал, что тут можно сказать.

Фэр истолковал его молчание как положительный ответ. И уточнил:

– И за кем же из них ты следишь?

– Я… прости, Фэр. Ты так неожиданно спросил. Я понимаю, о чем ты. Ты хочешь знать, нужно ли это? Не знаю. Но у меня правда не было никаких задних мыслей.

– Ясно.

– Просто меня раздражает, когда Рулад распускает хвост перед Майеной…

Фэр ничего не сказал.

Братья молча подошли к дому.

– Фэр, а что это за Каменная чаша такая? Я прежде о ней не слышал.

– Не важно, – коротко ответил Фэр и вошел в дом.

Трулль остановился на пороге. Сам не зная зачем, он провел рукой по волосам, а затем оглянулся назад. Воины и встречающие уже разошлись. Ханнан Мосаг и его к’риснаны тоже ушли. Только Томад все еще стоял на берегу канала.

«Неужели мы настолько отличаемся от других? – подумал Трулль. – Выходит, что да, иначе король-колдун не решил бы послать сыновей Томада

на поиски таинственного ледяного копья. Ханнан Мосаг сделал нас своими служителями. Но действительно ли хозяин – он сам?»

Удинаасу снилось, что он стоит на коленях среди пепла. Его руки и ноги были все в порезах и кровоточили. Пепел набивался в раны, будто хотел отведать крови. Тяжесть в горле заставляла судорожно глотать воздух. Кое-как молодой человек сумел подняться на нетвердые ноги. Небо над ним гудело и полыхало.

Огонь. Огненная буря.

Удинаас закричал и вдруг обнаружил, что опять стоит на коленях. Вокруг было тихо, он слышал лишь свое сбивчивое дыхание. Буря миновала.

По равнине брели какие-то путники, и пыль шлейфом вилась за их ногами. Кто они? Воины, изуродованные в бою? У многих вместо рук болтались обрубки с торчащими наружу жилами. Невидящие глаза; лица, искаженные страхом. Страхом собственной смерти. Не замечая Удинааса, они брели мимо.

А у него внутри нарастало и поднималось ощущение безмерной потери. Ощущение горя, сменившееся едва различимыми словами о предательстве.

«Кто-то за все это заплатит, – звучало в мозгу Удинааса. – Кто-то непременно заплатит… Кто-то… Кто-то…»

Слова были чужими, равно как и мысли; однако голос его собственный – в этом не было никаких сомнений.

С Удинаасом поравнялся высокий и чернокожий мертвый воин, которому мечом снесло почти все лицо. Из зияющей раны торчали растрескавшиеся обломки костей. Раб надеялся, что и этот увечный тоже пройдет мимо, не обратив на него внимания. Но незнакомец едва заметно взмахнул закованной в металл рукой и… ударил Удинааса в голову. Брызнула кровь. Удинаас рухнул в пепел, морщась от обжигающей боли.

Затем он почувствовал на левой лодыжке хватку железных пальцев. Его бесцеремонно дергали за ногу. А потом изуродованный воин куда-то его поволок.

– Куда ты меня тащишь? – закричал Удинаас.

«Госпожа сурова», – прозвучал в мозгу ответ чернокожего воина.

– Какая еще госпожа?

«Та, что сурова».

– И она ждет там, куда ты меня несешь?

«Она не из тех, кто ждет».

Удинаас с трудом повернул голову, оглядываясь назад. За ними, уходя к самому горизонту, тянулась широкая борозда. Она напоминала свежую рану, заполненную черной кровью.

«Сколько времени он уже меня тащит? И кого я ранил?»

Послышался грохот копыт.

«Она приближается», – сообщил воин.

Удинаас перевернулся на спину, силясь приподнять голову.

Раздался пронзительный крик. Неведомо откуда взявшийся меч перерубил чернокожего воина пополам. Рука, пленившая Удинааса, откатилась в сторону. Совсем рядом, громыхая копытами, пронеслась лошадь.

От всадницы исходило ослепительное сияние. Меч в ее руке сверкал, как молния. Другая рука сжимала обоюдоострый боевой топор, с лезвия которого капал расплавленный металл. Конь женщины… был не чем иным, как конским скелетом, облаченным в пламя.