Полуночный прилив
Шрифт:
Бинадас следил, как последняя повозка съезжает со склона. Серена видела, какое нетерпение овладело тисте эдур. Как-никак в его деревне кто-то умер, и это не могло не беспокоить Бинадаса. Халл Беддикт оставался внешне абсолютно невозмутимым. Он погрузился глубоко в себя, словно бы приберегая силы на будущее. Возможно, он вел скрытую битву с самим собой, пытаясь удержать пошатнувшуюся решимость. Раньше Серена без труда определяла, в каком Халл настроении, но сейчас утратила способность. Суровое выражение, не сходившее с его лица, за столь долгое время вполне могло превратиться в маску.
– Послушай, Бинадас,
Он недоверчиво прищурился.
Говорить что-либо еще было ни к чему: тисте эдур все равно истолкует ее слова по-своему.
– Серена права, – вмешался Халл. – Мы не хотим тебя задерживать, Бинадас.
– Ладно, пусть будет так. Я сообщу Ханнану Мосагу, что вы скоро появитесь.
Повернувшись, тисте эдур быстро зашагал по дороге и вскоре исчез за деревьями.
– Видела? – спросил ее Халл.
– Я заметила лишь противоборство долга и желаний, – ответила Серена, отворачиваясь от него.
– Значит, ты предпочла увидеть только то, что хочешь видеть.
Женщина устало пожала плечами, словно бы этот разговор происходил у них уже не впервые.
– Как и все мы, Халл.
– Но так не должно быть, аквитор, – сказал он, подойдя поближе, – это неправильно.
«Редкие минуты искренности? С чего бы вдруг?»
– А как, по-твоему, мне следовало ответить? Мы будто солдаты: прячемся за стенами крепостей, которые сами же построили. Ты поступишь так, как считаешь нужным. Только и всего, Халл.
– А ты, Серена Педак? Какой путь ожидает тебя?
«Всегда один и тот же».
– Тисте эдур отличаются от других народов. Они будут тебя слушать, но это вовсе не значит, Халл, что они пойдут за тобой.
– Я не лелею никаких надежд, Серена. В сердце моем только страхи… Пора двигаться дальше.
Нереки сидели возле повозок: кто на корточках, кто прямо на земле. И снова от их разгоряченных тел валил пар. И опять они безучастно глядели по сторонам. Наспех вырытая могила для сородича, столь же торопливо забросанная глиной вперемешку с камнями и ветками, не слишком волновала их, словно была всего лишь частью пейзажа.
«Это как же нужно унижать народ, убивая в нем живую душу, чтобы сделать его таким? А может, все куда проще? Вырви у народа корни, и покатится он вниз по жизненному склону».
Летерийцы верили в холодные истины. В вечную необходимость действовать. Многие и не мыслили для себя иного существования, а те, кто мыслил, зачастую не могли отойти в сторону от сокрушительной лавины, называемой «поступательным движением вперед». Различие между жизнью и смертью определялось нескончаемой борьбой за более выгодное место внутри лавины. Сострадание к чужим бедам было непозволительной роскошью. Точно так же, попадая в беду, никто не ждал сострадания от других.
«В страшные времена мы живем, – подумала Серена. – Хотя, наверное, каждое время по-своему страшно».
Снова начал моросить дождь.
За горами, через которые они с таким трудом перебрались, далеко на юге, сейчас вовсю плелись нити заговора против тисте эдур. Аквитор подозревала, что жизнь Халла Беддикта висит на волоске. В Летерасе больше не намерены терпеть угрозу, которую он представляет для государства.
Увы, Халл почти не обладал необходимой проницательностью, чтобы если уж не победить в этой игре, то хотя бы остаться живым. А Серена начала сомневаться, ринется ли она в случае чего на его защиту.
Из повозки Бурука раздался требовательный крик торговца. Нереки устало поднимались на ноги. Женщина поплотнее запахнула плащ, рассматривая дорогу. Она слышала шаги Халла, но не обернулась.
– В каком храме ты училась? – вдруг спросил он.
«Да уж, сейчас самое подходящее время и место задавать такие вопросы!» – усмехнулась про себя аквитор.
– В Турласе. «Тайные сестры Пустого Трона» – так это тогда называлось.
– Я помню этот храм. Он напротив Малого канала. А какой ты была в детстве, Серена?
– Думаю, мысленно ты уже нарисовал красочный портрет девчонки.
Краешком глаза она заметила, как Халл кивнул.
– Да. Искренняя. Жадная до знаний. Склонная к непредсказуемым выходкам.
– У наставниц были специальные книги, куда заносили имена особо отличившихся учениц. Мое там попадалось на каждой странице. Я побила все рекорды: двести семьдесят одно наказание за год! Неудивительно, что холодный темный карцер был мне куда привычнее кельи. А через несколько лет меня обвинили в соблазнении жреца. Он был из другого храма, а к нам приходил проводить занятия. Можешь не спрашивать: да, я была виновата. Но жрец решил меня защитить и всю вину взял на себя. Его отлучили. Позже я узнала, что бедняга покончил с собой. Если бы к тому времени я еще оставалась невинной, то немедленно рассталась бы с девственностью.
Халл обогнул Серену и встал перед нею, глядя прямо в глаза. Мимо, громыхая, катилась первая повозка. Женщине поневоле пришлось выдержать этот взгляд.
– Что, Халл Беддикт, ты потрясен? – криво улыбнувшись, спросила она.
– Подо мною прямо лед проломился.
Серена едва не рассердилась. Только потом до нее дошло, что это шутка. Халл насмехался над самим собой.
– Мы не рождаемся невинными. Скорее… наивными, что ли.
– Не имеющими четких ориентиров.
– Только в раннем детстве. А стоит внешнему миру проникнуть внутрь, и в душе вспыхивает жестокая война. Точно так же мы не рождаемся и с умением сострадать. Но вместо этого нас учат делать подобающее лицо и прятаться за хорошими манерами.
– Наверное, ты слишком рано поняла, что ведешь эту войну.
– Может показаться, что я сражалась с начальством и установленными в храме порядками. Нет. На самом деле я воевала против детства. Я рано поняла, насколько жалки устремления большинства взрослых. Они легко прощали нас, и знаешь почему? Да потому, что им было наплевать на нас. От всего этого мне было тошно.
– Тебя ранила несправедливость?
– Ребенок всегда понимает несправедливость по-своему. Меня убивало другое. Лет в десять я вдруг осознала, что, когда повзрослею, ничего не изменится. Просто из одного безрадостного мира я перейду в другой… Слушай, а почему мы говорим обо всем этом?