Полужизни
Шрифт:
– Это прозвучало не как угроза, – покачала головой Рут. – Эйден спросил, верю ли я в возможность видеть будущее. Я сказала, что нет, а он заявил, что другого варианта просто не существует. Мол, все твердят, что Мэри жива, а он в подробностях помнит, как ее убивал. Получается, это не воспоминание, а скорее...
– Предчувствие? – устало подсказала Чарли. – Вам мое предположение не понравится, но вдруг Эйден несет эту жуткую белиберду, чтобы вас напугать? Вдруг он хочет с вами расстаться? Все эти предчувствия, несовершенные убийства...
– Не знаю, вряд ли. По-моему, его страх был непритворным, Эйден действительно... боялся того, что
«А если это не Эйден, а она страх симулирует?» – спросила себя Чарли. По крайней мере, это значит, что он с ней не заодно.
– То есть? – проговорила она вслух.
– Раньше я думала так же, как вы. Всякий раз, когда Эйден не ночевал в Блантир-Лодж, я опасалась, что он с Мэри, что они вместе строят козни, хотят с ума меня свести. Адрес Мэри я знаю, запросто могла бы съездить туда и проверить, но так и не решилась. Боялась застать там Эйдена! Но ведь он не стал бы посылать меня к Мэри, если сам у нее бывает?
Чарли закрыла глаза, но, вспомнив, что ведет машину, вовремя одумалась. А если у дома Трелиз поставить наряд? Но ведь каждый час охраны нужно будет обосновать, в итоге наряд выставят максимум на день. Стоит ли овчинка выделки? Кто знает, когда Эйден Сид воплотит в жизнь свои обещания, или, как их, предчувствия?
– Я по-прежнему боюсь! – заплакала Рут. – Боюсь, случится что-то ужасное, а что именно, не знаю. Конкретной причины нет, я не боюсь, что Эйден кого-то убил или убьет и в тюрьму угодит – все это как-нибудь переживу.
– Пока вы говорите о том, чего не боитесь, – заметила Чарли. – А чего боитесь, не скажете?
Опустив глаза, Рут пыталась оторвать заусенец.
– Кошмара, который и представить не могу. Смерти я не боюсь, превеликое множество вещей куда страшнее.
«Превеликое множество – это перебор», – отметила про себя Чарли.
– Я лишь чувствую, что существует опасность, и она... приближается.
– Послушайте, Рут, к Мэри вы ездить не должны ни в коем случае. Вам есть куда...
– Когда речь зашла о видениях, Эйден упомянул кое-что еще. Картина, которую мне подарила Мэри, а Эйден якобы отнес на распродажу, называлась «Аббертон». По словам Эйдена, это первая картина серии. Всего будет девять, но Мэри их еще не закончила. Он даже названия перечислил – так хотел доказать, что видит будущее. «Аббертон», «Бландфорд», «Гондри», «Дарвилл», «Марджерисон», «Родуэлл», «Уиндес», «Хиткот», «Элстоу».
Ну и как на это реагировать? От списка имен или названий, да еще в алфавитном порядке, Чарли стало не по себе. Восемь названий ненаписанных картин? Что это значит, черт подери? Восемь картин плюс уже готовая девятая значительно усложняли ситуацию, выводя ее за рамки обычной угрозы: «Я ее убью, так ей и скажи!»
– Вы ведь обручены, – осторожно начала Рут. – Смогли бы вы простить жениху страшный поступок и любить его по-прежнему?
Чарли растерялась. Почему сегодня все расспрашивают ее о Саймоне? Сначала Мэри, теперь Рут.
– Я очень, очень люблю Эйдена. Если это чувство умрет, у меня не останется ничего, но безоглядным его не назовешь. – Тяжело дыша, Рут повернулась к Чарли: – Когда он признался в убийстве Мэри, я... я отреагировала не так, как следовало.
– Ничего удивительного! – воскликнула Чарли. (Любит ли она Саймона безоглядно? Да, пожалуй. Сможет простить любой
– Еще как значит! – возразила Рут. – Еще как значит, но я на такое не способна. Вдруг вскроется нечто ужасное и я перестану любить Эйдена? Это будет окончательным подтверждением моей никчемности. Получится, я даже любить и прощать не умею. Зачем тогда жить?
Чарли едва не улыбнулась. Еще немного времени в обществе этой особы – и она сочтет себя безнадежной оптимисткой.
Рут закрыла глаза и потерла затылок.
– Вы спрашивали, чего я боюсь, – чуть слышно напомнила она. – Вот именно этого.
Блантир-Лодж не был маленьким, но Чарли казалось, что из-за обилия вещей он трещит по швам. Пока Рут заваривала чай, Чарли, чтобы собраться с мыслями, осмотрела дом. Какой же дом был у Рут в Линкольне, если он без проблем вмещал все эти книги, светильники, зеркала, свечи, журналы по дизайну, шесть персидских ковров, экзотические растения, которые не в каждой оранжерее сыщешь, доску для глажения, стремянки и сушилки для белья? На диванчике лежали сразу три пледа и восемь подушек. На одной, бледно-золотистой, вышиты зеленые туфли-лодочки и изящные розовые лодыжки. «Сколько сил и времени ушло на вышивку, – подумала Чарли, – а получились ноги-обрубки!»
Между окном и вторым диваном втиснулось старомодное бюро из темного дерева, на котором стоял компьютер, а рядом примостилась совершенно неуместная здесь садовая скамья, наполовину выкрашенная в зеленый. Мебельное изобилие дополняло массивное «крылатое» кресло. Целую стену занимал стеллаж, на полках фарфор, каменные фигурки, матрешки, деревянные шарики, головы орлов, львов и оленей, сплетенные из золотой и серебряной проволоки, пластмассовые фигурки – почти узнаваемые шар, квадрат и треугольник, которые в последний момент решили сделать абстрактными, словно иначе они потеряли бы художественную ценность. Свободного пространства совершенно не осталось и, пожелай Рут Басси приобрести еще одну проволочную голову, места бы не нашлось. Создавалось впечатление, что в эту сторожку переселился владелец огромных апартаментов и перевез все свое имущество.
На стенах висело как минимум тридцать картин, в основном маленькие, но была среди них и пара больших, по мнению Чарли, скорее уместных над мраморным камином огромного зала. Самая большая оказалась и самой отталкивающей. Портрет молодой брюнетки – длинные волосы, безмятежно спокойное лицо, белое платье. На лифе зияла дыра, из которой выглядывало уродливое перекошенное лицо с распахнутым ртом.
Содрогнувшись, Чарли повернулась к другой картине: перед высокой колокольней из розового камня стоял тучный бык. Рут принесла две чашки чая, хотя Чарли сейчас охотнее выпила бы водки.
– Это рама с ликторскими пучками, – объяснила Рут, увидев, что Чарли смотрит на быка. – Такой орнамент называют по-разному – фасциями, ликторскими связками, ликторскими пучками. По словам Эйдена, это древнеримский символ государственной власти – пучок розог, перевязанный лентой. Дескать, люди слабы по отдельности, но сильны вместе. То же самое он говорил про нас с ним.
– Эйден купил вам все эти картины? – полюбопытствовала Чарли.
– Нет, картины купила я сама, а Эйден сделал рамы. Он считает, что большинство картин не обрамлены должным образом. – Рут опустилась на краешек дивана.