Полвека в мире экслибриса

Чернов Александр Борисович

В 1967 году решил Самусь по примеру Никифорова провести в своём городе выставку экслибриса, но дело это оказалось очень сложным, даже, несмотря на то, что он договорился с местным музеем. Не мог он отпечатать в Крыму не то что каталог, но даже и приглашение на выставку. Зная, что я работаю в типографии, попросил помочь. Я же объяснил, что не принимаю заказы, но зато это для Никифорова не проблема. Вскоре Никифоров приносит текст, чтобы я разметил и подготовил к печати буклет выставки коллекции Самуся. Нашли мы нестандартные обрезки бумаги, подготовил макет, разметил я шрифты, поместили в иллюстрации по одному нашему экслибрису. Буклет был очень быстро отпечатан, разумеется, по заказу, литературного музея Никифорова.

А

вскоре Николай Алексеевич заводит разговор о том, что заказ получился значительно дешевле, что не все деньги, присланные Самусём, израсходованы (себе за работу я не брал). Мол, как я смотрю, чтобы сделать тому ещё и афишу. С удовольствием соглашаюсь разметить афишу, тем более, что для меня это дело каких-то минут. А он с хитрой улыбкой предлагает, чтобы весь текст был мелкий, лишь фамилии четырёх художников составляли основу афиши. Мол, Рокуэлл Кент, Александр Чернов, Пабло Пикассо, Николай Никифоров – крупно, а дальше мелко, что представлены на выставке такого то коллекционера, там то, тогда то. Я, смущённо, возражаю, что мою фамилию тут не надо. На что Николай Алексеевич мне отвечает, что его одного с такими мастерами упоминать нескромно, а обычную стандартную афишу делать неинтересно.

Отказавшись от этой затеи, Николай Алексеевич, посетовал, что у меня не хватило духу, заметив, что такую афишу никто в стране не смог бы сделать, а вот мы могли бы. Представь, говорил, что бы записывали в свои блокноты шустрые журналисты, командированные редакциями на открытие выставки, что бы писали в письмах домой курортники, побывавшие на выставке, и что бы торжественно, в полголоса, говорили учителя своим школьникам, приведённым для встречи с прекрасным. Честно говоря, я, хоть и поступил правильно, но чувствовал себя виноватым, что не дал осуществить Николаю Алексеевичу столь яркую мистификацию.

Московские коллекционеры поговаривали тогда, что в отпечатанном Никифоровым буклете нет в иллюстрациях московских художников, а лишь он и я. Но, во-первых, в коллекции Самуся их работ почти не было. Я же к этому времени сделал порядка сотни экслибрисов и все их посылал Самусю. Если прибавить к этому экслибрисы, сделанные Никифоровым и для него, то вот и получалась вся коллекция евпаторийского коллекционера, насчитывающая чуть больше двух сотен экземпляров. Это тоже показатель роли тамбовского экслибриса. А, во-вторых, никто не знал, что это, оказывается, был подготовительный шаг к задуманной Никифоровым афише, высмеивающей формализм и мещанство нашего общества. Тут, если вдуматься, дело совсем не в нескромности.

Вот такой он был «великий художник» Никифоров. Его конкуренты коллекционеры часто за глаза возмущались любительским уровнем его рисунков, а вот большие мастера, те, будучи на высоте положения, были более снисходительны к нему. Сам же он относился, на самом деле, к себе весьма критически, и неоднократно обращался ко мне с просьбой награвировать кому-то экслибрис, признавая, что он не может профессионально нарисовать.

О таком ярком человеке можно вспоминать бесконечно. Тонкий психолог, человек артистичный, он мог легко завладевать вниманием публики, словно завораживая её. За много лет нашего знакомства накопилось множество интересных примеров, иллюстрирующих это. Ограничусь лишь описанием его пушкинской «находки».

В 1975-79 годах при Областной библиотеке имени Пушкина работал Клуб любителей книги, созданный Александром Ильичём Сапоговым. Заседания его были немногочисленны, но очень содержательны. На заседания приглашались работники музея, архив представляла Ходякова, приходил из пединститута Двинянинов. Никифоров, видя, что здесь собирается круг интересных людей, не мог не поучаствовать в его работе, и однажды решил выступить на заседании, посвящённом Пушкину.

На заседании было и моё сообщение «Пушкиниана в книжном знаке», но я не столько рассказывал, сколько показывал интересные экслибрисы этой тематики,

имевшиеся в нашей с братом коллекции. Научный работник архива Галина Ивановна Ходякова рассказала о документально подтверждённых фактах пребывания на Тамбовщине родственников поэта. Настала очередь выступления Николая Алексеевича. Он снисходительно заметил, что экслибрисы Пушкинианы есть во всех коллекциях, это интересно, но не ново. Пребывание потомков поэта в Тамбовской губернии факт любопытный, но это не могло оказывать никакого влияния на его творчество. Для себя же он считает, что если и искать что-нибудь, связанное с Пушкиным, то лишь такое, что характеризовало бы его личность и влияло на творчество. Коллекционер, мол, должен искать ценное для общества, предметы давно забытого быта, личные вещи, сыгравшие какую то роль, рукописи.

Большинство присутствующих на заседании клуба это работницы областной библиотеки. Они, услышав, что речь пойдёт о рукописях и личных вещах великого поэта, затаили дыхание. Ещё бы, ведь им предстояло увидеть сокровища, которые не видел ещё никто. А в руках Николая Алексеевича откуда-то появилась небольшая красивая картонная коробка, перевязанная голубенькой ленточкой. В таких коробках обычно продавали будильники, сувениры. Он, пообещав зачарованным библиотекаршам, что сейчас они увидят личную вещь Пушкина, говорил, что они смогут не только увидеть, но даже и прикоснуться к ней, но не торопился вынимать её. Полушёпотом он рассказывал, что стоит потянуть за ленточку и развязать бантик, как можно будет открыть крышку, и состоится свидание с этим чудом. Убеждён, продолжи Никифоров представление чуть больше, наиболее впечатлительные дамы упали бы в обморок. Как большой мастер, он выдержал паузу, артистично развязал бантик и вынул, наконец, долгожданную вещь. Это был глиняный масляный светильник, чирак.

Проползи в этот момент между присутствующими змея или пролети шаровая молния, никто бы даже не обратил на это внимание, все как зачарованные смотрели на этот старый, потемневший от времени, керамический светильник. Николай Алексеевич рассказывал, как пользовались этим приспособлением, а все тем временем представляли его в руках величайшего поэта.

Наконец, Сапогов, человек обстоятельный, любящий точность, решился спросить, а точно ли, что это светильник Пушкина. Невозмутимый Николай Алексеевич отвечает, что, может быть, светильником пользовался и не сам поэт, а его слуга, встречая поздних гостей любимого барина, но это пушкинский светильник. Говорил он это столь убедительно, что все присутствующие представляли седого старичка с бакенбардами настолько ярко, что, появись он, сей момент, среди них, никто бы даже и не удивился.

К тому же заседания организованного им клуба Сапогов проводил не только с чаем с бубликами, но ещё и при горящей свече, да и здание библиотеки – это бывшая Нарышкинская читальня, стены которой построены если и не во времена Пушкина, то, во всяком случае, в XIX веке.

Тогда пришла пора мне поинтересоваться, не имеет ли Пушкинский Дом имущественных претензий к Никифорову по поводу этого светильника. Последовал убедительный ответ, что, скорее всего, это собственность не поэта, а швейцара, который жил под лестницей. Коротко и образно была обрисована и эта лестница, и эта конурка, все члены нашего клуба представили их настолько реально, словно многократно бывали по вечерам в гостях у Пушкина.

Сапогов попросил подтверждений сказанному и сразу же получил их, причём, с моей помощью. Николай Алексеевич заявил, что присутствующий здесь Чернов знаком с харьковским художником Молочинским, жестом показывая на меня. Я, разумеется, не мог не подтвердить, ведь я с тем переписывался. А Николай Алексеевич, вернув внимание публики к себе, поведал, что тот работает на заводе осветительной аппаратуры, поэтому является величайшим экспертом светильников. Следовательно, его утверждение, что светильник этот эпохи Пушкина, бесспорно.