Поля Крови
Шрифт:
— Чтоб их Безымянный сожрал.
И было от чего. Возле точек подвод что-то сверкнуло раз, другой, третий. Напрягая глаза, сумел различить мельтешение там. Мельтешение, которое могло означать только одно — там кипела схватка.
Я заорал:
— На обоз напали!
Один шаг и я рухнул со стены вниз. Жар души переплавился в технику Шагов, сохранив мои кости целыми. А уже спустя один удар сердца я мчался к нашим лошадям и граухам, которых мы перед боем оставили под холмом.
Мы не успели. Как бы ни были быстры граухи, но мы опоздали.
Я первым достиг обоза, спрыгнул с грауха, бросился к самой большой подводе.
Жар опалил меня, заставил с проклятьем отскочить в сторону. Дар Хранителей защищал от стрел и мечей, но не от такого сильного пламени.
Я заметался среди подвод, среди окровавленных тел и туш лошадей. С одной из телег сорвал полог, которым были прикрыты мешки. И с ним в руках вернулся к алтарю.
Своего горючего состава реольцы на него не пожалели. Только с третьего раза я сумел подскочить так близко, чтобы накинуть полог на пламя. Кожу на лице стянуло, резануло болью. Я выждал два удара сердца и рванул покрывало на себя, не давая ему загореться и срывая часть пламени на землю.
Получилось.
Я повторил раз, другой, а затем полог пропитался этой дрянью и сам вспыхнул. Поминая Безымянного, Ребела и всех прочих, кто только просился на язык, я принялся топтать полог, сбивая с него пламя. А затем вновь пустил его в ход.
Как-то незаметно нас стало двое, затем трое. Кто-то принялся лопатой швырять землю на повозку, кто-то шагнул почти вплотную к пламени, пользуясь защитой своих даров, кто-то ударил Стеной клинков, обрубая заднюю и переднюю часть повозки, отшвыривая их горящие обломки прочь.
Тушить сразу стало легче, а затем сверху и вовсе выплеснулась целая бочка воды.
Потрясённо обернувшись, я увидел Илиота и идара из свиты гонгана, которые замерли, сложив пальцы в одинаковые печати.
Кто-то заорал:
— Чтобы вас придурков из родовых книг вычеркнули! Алтарь же лопнет!
Илиот вздрогнул, опустил руки, но дело было уже сделано.
Вода омыла алтарь и остатки повозки, заставила горючую дрянь растечься в стороны, растягивая огонь и ослабляя его.
Не прошло и десяти минут, как мы потушили его.
И алтарь оказался цел, без следа трещин.
И только теперь я позволил себе заняться другим. Бросился между пылающих повозок, ища доспехи своих людей.
Не среди тех, кто сновал там, пытаясь потушить или спасти припасы, а среди тех, кто лежал мёртвым на земле.
Грубые куртки возниц… доспехи младших воинов… чужие плащи…
Вот!
Я замер на мгновение над первым телом. Один из моих воинов. Убит сильным ударом, который пробил даже великолепный зачарованный доспех, по крепости сравнимый с крепостью кожи идара. Дело рук сильного идара-реольца. Или Кровавого воина.
Через десять шагов я нашёл ещё одного. У него на броне не было живого места, она не раз и не два приняла на
Я нашёл их всех. Всех кроме Креода.
Осознав это, крикнул:
— Воины Дома Денудо! Ко мне!
Спустя минуту возле меня было полтора десятка человек. Видимо, все, кого выпустили из крепости на помощь обозу.
Я повёл рукой, указывая на лежащие передо мной тела:
— Здесь нет гаэкуджи Креода.
Кто-то из воинов догадливо охнул:
— Забрали с собой.
Я кивнул:
— И нам нужно его спасти. Сейчас…
Меня оборвал смутно знакомый голос:
— И что это ты собираешься сделать?
Мои воины расступились, вскидывая руки в почтительном жесте. Не обращая на них внимания, ко мне шагнул сам гонган.
— Что молчишь?
Я тоже поднял руки, складывая ладони, ответил:
— Собираюсь отправиться в погоню.
Гонган искривил губы:
— Поправь, если я ошибаюсь. Ты ведь из Малого дома Денудо. И всего лишь Возвышенный мечник, — я молчал, а слова гонгана становились все язвительней и язвительней. — А значит, твои люди сдохнут под первым же кустом, когда им в спину всадят стрелу.
Я бы сказал, что сумею защитить их от стрел. Сказал бы, если бы после посвящения идары могли получать новые дары от Хранителей. Сказал бы, если бы мои полотнища тьмы были хоть каплю похожи на дар Великого паладина.
Но всё, что я сумел сказать, было лишь одно:
— Доспехи моих людей — это лучшее, что можно достать для воина. Стрел они и не заметят.
Гонган поджал губы, процедил:
— Дерзкий.
Опомнившись, я склонил голову, запоздало добавил:
— Простите, мой гонган. Но я не могу бросить своего человека, который служил моему Дому ещё до моего рождения.
Гонган отрезал:
— Можешь. Я не давал такого приказа. Или ты за своё своеволие хочешь пройти через мечи?
Я поднял взгляд, одним движением сорвал с пояса меч, вскинул его в уважительном жесте, в ножнах, сжимая под эфесом.
— Господин, позвольте спасти моего человека, а потом наказывайте.
Гонган процедил:
— Ах ты, щенок…
В шаге позади него вдруг оказался Глебол, согнулся всей своей фигурой-горой и шепнул:
— Ваша светлость, юный Денудо был в числе первых, кто ворвался на стену. И в числе первых, кто пробился с неё во двор. И это он поднял тревогу насчёт обоза.
Гонган чуть повернул голову, ядовито спросил:
— И ты думаешь, хёнбен, что за это я должен закрыть глаза на его дерзость?
— Нет, ваша светлость. Но думаю, будет странным пропустить его через мечи, а затем наградить. Ведь есть за что.
Гонган кивнул:
— Уговорил, хёнбен Глебол. Не будет ни наказания, ни награды. Пусть он и его люди тащат алтарь в замок. На руках. И займутся убитыми. И обращайся ко мне по моему званию.
— Слушаюсь, мой гонган.
Едва гонган скрылся за ещё горящими повозками, Глебол обернулся ко мне, тихо пророкотал: