Поляна №1 (7), февраль 2014
Шрифт:
– Кто выпроваживает?
Но Гриша, как уже говорилось, чужих вопросов не слышал, а был озабочен исключительно собственным словоизлиянием.
Тогда Ольга, резко его прервав, спросила, не узнал ли он хоть что-нибудь о Немо? Хотя бы имя?
Гриша примолк и через минуту снова залепетал, что благодарность – великая вещь и не может обидеть. Он вот постоянно сталкивается с неблагодарностью… Ольга потеряла терпение и отключила мобильник.
Когда в дверь позвонили, она была наготове. Одета в красивое платье. Курчавые волосы приглажены, а не встали дыбом над головой,
Смущенная, робеющая, заплаканная Катя (Ольга сразу почувствовала наигрыш!) с порога протянула ей коробку конфет.
– Это зачем? – спросила Ольга, взглядом художницы отметив ту самую «хитринку» в лице гостьи, которую она предугадала, увидев ее со спины.
Катя, хоть и хотела показаться испуганной и робкой, буквально впрыгнула в комнату Ольги, и коробку конфет, которую та у нее не брала, положила на столик с рисунками.
– Это вам. Я знаю, вы любите шоколадные конфеты. Мне Григорий Осипович сказал.
– Вовсе не люблю! Терпеть не могу! – огрызнулась Ольга (что было истинной правдой).
Эта особа действовала ей на нервы. Явилась незваной. Принесла ненужные конфеты. К тому же Ольга ей не верила.
В комнату заглянул было Борис, но, завидев Катю, сразу же ретировался. Он панически боялся «бабья», а в ней угадал ненавистный ему типаж.
Гостья вдруг на ровном месте сморщила хорошенькое лисье личико и залилась слезами. (Какая актриса пропадает, – холодно подумала Ольга.) Катя словно разыгрывала роль из мелодраматического сериала.
– Помогите мне, Олечка Михайловна! Он вас послушается! Он гонит меня домой, но один он тут пропадет, я же знаю! Он в жутком состоянии. Боится людей, боится чувств, всего боится! Он даже за продуктами не выходит!
Ольга остановила этот словесный поток.
– Катя, если не ошибаюсь? Это очень странно. Я не имею к вашему другу никакого отношения! С какой стати он меня послушается?
– Он все время твердит, что вы – женщина его мечты!
(Опять эта дурацкая фраза из голливудского фильма.)
– Глупости! Не слушайте. Я даже не знаю, как его зовут. Стали с мужем вспоминать – не то Аркадий, не то Анатолий…
(Спасительные имена, за которые она цеплялась.)
– Нет, он Яся…
– Как? Это невозможно!
У Ольги сердце упало и руки похолодели.
– Ясей его зовут. То есть, конечно, Яшей. Но близкие называют Ясей. Он в детстве не выговаривал букву «ш». Как многие еврейские дети…
– Звука «ш», – машинально поправила Ольга. – И не только еврейские…
Ей хотелось, чтобы гостья ушла. Немедленно. На нее сейчас свалилось такое… Немыслимо! Непредставимо! Чудовищно! Яков Кольман – само обаяние, блестящий и элегантный, в белых импортных костюмах, которые привозил ему родственник-музыкант. Астроном, скрипач, переводчик. Любимец женщин. Влюбленный в нее до безумия, звонивший ей по ночам (что пугало и возмущало родителей), поджидавший ее у подъезда дома,
– Нет, нет! Ничем не могу помочь! Ничем!
– А вы – злая!
Слезы как-то сами собой высохли на Катиных щеках. Она напружинилась, как кошка.
– И ничего в вас такого особенного нет! Я лучше, моложе! У меня еще вся жизнь впереди. У меня еще все будет, – и дети, и любящий мужчина, и деньги. А что у вас? Мне Григорий Осипович все о вас рассказал! Вы же неудачница! Неудачливая непопулярная художница с неудачливым мужем. И ничего у вас нет, даже дачи нет!
– Да, да. Ничего нет. Даже дачи. Только уходите поскорее. И конфеты забирайте!
Ольга стала всовывать конфеты в руки Кати. Та отчаянно сопротивлялась. Коробка треснула, конфеты рассыпались по полу.
– Да тут битва! – Борис все-таки решился зайти в комнату Ольги. – Дамы, как им и полагается, сражаются с помощью конфет.
С шумом отшвырнув коробку ногой на шпильке и проткнув этой шпилькой шоколадную шашечку, непрошенная гостья наконец выскочила из их квартиры. Ольга принесла веник и совок, собрала рассыпанные по полу конфеты и выбросила их в мусорное ведро.
Борис поглядел на Ольгу и не задал ей ни одного вопроса…
…Все краски смешались. Какой там Боттичелли с его утонченной прозрачной ясностью! Ни линий, ни предметов, ни земли, ни неба, ни воды, ни воздуха!
Сплошной огонь, идущий стеной и всевокругсжигающий. Красно-желтый, сверкающий огонь. Может, она заболела? Это сон или воспоминание?
Сначала он удивлял. Он ей, начинающей художнице, студентке Худгра-фа, сначала очень не нравился. Слишком красив, слишком ухожен, слишком избалован женским вниманием! Правда, сокурсники ей тоже очень не нравились. Эти, напротив, были все сплошь лохматые, с нестриженными бородами, большущие, потеющие, режущие в разговоре «правду-матку». Тип российского (или даже расейского) расхристанного художника, воссоздающийся в любой социальной обстановке.
Ее отпугивали их грубость, их напор, их шершавая, утрированная русскость.
Но и этот, женственный и мягкий, был скорее неприятен.
Они случайно встретились на лекции известного ученого, на которые сбегалась «вся Москва». В какой-то момент Ольге почудилось в лекции что-то ядовито-антисемитское (в последствие она пришла к выводу, что ее подозрения были чересчур поспешными и пылкими). Но тогда она, тихонько встав, начала пробираться к выходу. У раздевалки ее догнал курчавый юноша.
– И вам показалось? – с улыбкой спросил он.
Небольшие, но выразительные и необычайно живые глаза с желтой искринкой, чувственный рот…
Он напомнил ей юношу с фаюмского портрета, того, что в золотом венке. Самого ее любимого. Папа был необычайно похож на этого юношу с портрета. Папа вообще был самым красивым из всех виденных ею мужчин. Нос папой отношения были сложные, бурные, часто раздраженно-неприязненные. И вот теперь этот!
– Евреи не вписываются в предложенную схему, – с молодой категоричностью сказала тогда Ольга. – Их пассионарность со временем не только не угасает, а разгорается! И солнечная активность тут ни при чем!