Поляна №2 (8), май 2014
Шрифт:
Позднее, в теме наших рассуждений, я написала три стихотворения, которыми поделилась с Андреем:
Не видеть и не знать! Нырнув, коснуться дна,
Укутать ум в туман – там только чаек крик…
О, тёмная вода! Ты слышишь – я больна:
Колеблется любовь и скуден мой язык.
А та, другая речь, которой удержать
Могла бы эту ночь и поцелуй мгновенный,
Уже давно вольна сметать и возрождать
Носителей её в иных мирах вселенной.
Поговори со мной на странном языке.
Не можешь, милый? Ну, тогда послушай:
Любовь и наша речь, на тонком волоске,
Колеблются в ночи, разъединяя души.
А чуть позже это:
Этот тающий
Этот праведный ливень, каскадом летящий во мгле…
Этот лес, что когда-то был листвен и ствольчат,
Так прозрачен и тих, как единственный лес на земле.
Помолчу. Не умею читать по губам у пространства,
Не могу рассказать, что успела увидеть во сне…
Бьются мысли в слова тяжело безнадежно, напрасно
И трепещет душа, словно в синем бенгальском огне.
Этих птиц голоса… Жаль, что птичий язык не изучен.
Может, это они, так истошно, кричат нам о том,
Что убоги слова, как терновника серые сучья…
И теряются мысли в непознанном поле земном.
И еще:
Белее белого, при спуске вниз,
Твоё великолепное молчанье,
В полёте мимо синих медуниц,
Вдоль белой ночи сонного сиянья.
Ты начинаешься от берегов,
От хищного, но меткого прицела
По тайникам языческих богов,
Озёрного лоснящегося тела,
От музыки, качающей волну,
Там, у белесой кромки мирозданья…
Коснись земли и слушай тишину,
Её любви безмолвное дыханье.
Андрею понравилось. Я была рада этому. Это было еще совсем недавно, в начале октября прошлого года…
А 18 октября стало известно о том, что Андрей Ширяев ушел из жизни, ему не было и сорока восьми лет. Выдающийся русский поэт покончил жизнь самоубийством.
Вот его последняя запись на Фейсбуке:
«Мне пора.
Последняя книга дописана, верстка передана в добрые руки. Алина, Гиви, Вадим, дорогие мои, спасибо. И спасибо всем, кого я люблю и любил – это было самое прекрасное в жизни.
Просить прощения не стану; всегда считал: быть или не быть – личный выбор каждого.
Чтобы не оставлять места для домыслов, коротко объясню. В последнее время два инфаркта и инсульт на фоне диабета подарили мне массу неприятных ощущений. Из-за частичного паралича ходить, думать и работать становится труднее с каждым днем. Грядущее растительное существование – оно как-то совсем уж не по мне. Так что, действительно, пора.
(улыбается) Заодно проверю, что там, по другую сторону пепла. Может и увидимся».
О чем я думаю? Конечно же об Андрее…
Скорблю неимоверно. Его стихи во мне, со мной и навсегда. Плачу.
В память об Андрее хочу привести одно из любимых мной его стихотворений, завораживающее словом, слогом и смыслом, а также свое посвящение ПОЭТУ.Андрей Ширяев
Старик
Ночная сельва дышит торжеством
голодной и вибрирующей плоти.
В бамбуковом, изрубленном, кривом
проёме неба корчится в полёте
нагая тень – и падает к земле;
котёл парит в потоках над углями,
и, отразив изогнутое пламя,
куски лиан, кипящие в котле,
подрагивают тусклыми телами.
Старик рисует знаки. Белый дым
тугих косиц вонзается в пространство
ветвей и гнёзд, сливается с витым
тяжёлым ритмом птичьего шаманства;
взлетают лапы. По вискам моим
когтистая стекает диадема.
Из гнили амазонского эдема
растут стихи, проламывая грудь,
и каждое движение тотема
сопровождает медленная ртуть —
так серебром облитые моллюски
могли бы липнуть к жестам точных
Он требует читать ему по-русски,
и застывает, вслушиваясь в звук
чужого сна. Кричит, ломает круг
и, отыскав меня в словесной чаще,
даёт в щербатой деревянной чаше
отвар: бери и пей, слепой стрелок,
щенок, поэт, сновидец, самозванец!
В момент, когда я делаю глоток,
он начинает танец.
Такой восторг в прищуренных глазах,
что кажется – коралловые змеи
вот-вот проснутся в призрачных лесах
его зрачков, и вздрогнут орхидеи,
и будут пить белёсыми корнями
густую кровь пылающих зарниц…
Взмывает хор. Земля рождает птиц
и стонут джунгли в оркестровой яме.
Прости меня. Я слаб. Я не готов.
Мне страшно.
…Но старик приходит снова,
садится рядом, требует стихов —
доверчиво, смешно и бестолково.
И я читаю до рожденья дня.
А он, похоже, путает меня
с другим, кто был намного раньше слова.
Посвящение А. Ширяеву
Пусть будет полночь, сельва и полет
Ночных теней над дымом пепелища.
Пусть терпкая тропическая пища
Сожжёт гортань и окровавит рот.
Я буду – точно так, как тот старик,
Просить тебя смешно и бестолково:
Читай, читай еще!..
Ты слышишь? – Я готова
Принять строку из бездны уст твоих…
О, мне бы слушать до скончанья дня,
И снова слушать до исхода ночи,
А ты, взрывая сны, и их пророча,
Веди простую смертную меня
Сквозь ад безумья по кривым дорогам,
Под сводами дымящихся лиан,
Ветрами, что волнуют океан…
Я слушаю тебя, а слышу Бога.
Светлая память тебе, Андрюша, большой русский поэт и уникальный человек.
Олег Солдатов
Дневник писателя, или Как стать маньяком
Куда ни пойду, везде подлецы. Узнавать, брат, умею. Ты вот небось не умеешь, а я вот по маленьким черточкам узнаю. Вот по одной складочке на лбу или вокруг рта, по одному жесту или по манере сидеть или ходить узнаю, что человек – подлец. Да, да! Мошенники, подлые душонки!
А. Лосев «Театрал»
Пролог
Я нашел этот дневник в сквере подле особняка Герцена, на кривой скамейке, ближе к ограде, откуда хорошо видны спешащие по Тверскому бульвару прохожие. Стояла ранняя осень. День клонился к вечеру. Вокруг не было ни души, и вот – эта тетрадка натурально лежала на скамейке. Самая обычная, ничем с виду не примечательная, в темной замусоленной обложке с растрепанным отогнутым краем. Конечно, я мог оставить ее на прежнем месте, я мог бы даже не притронуться к ней или не заметить вовсе, но почему-то заметил и взял, и раскрыл. Тетрадь была исписана размашистым неровным почерком, впрочем, довольно разборчивым. То, что я прочел, с первых же строк завладело мной целиком.
Меня сразу поразила тема и та губительная откровенность, с которой неизвестный автор раскрывал свою душу. Чем глубже я вчитывался, проглатывая страницу за страницей, тем более страшные картины рисовались в моем воображении. Я просидел на скамейке дотемна, – и потому что не мог бросить, и еще потому, что надеялся увидеть владельца тетради, полагая, что, обнаружив пропажу дневника, он кинется разыскивать его, и мы неминуемо встретимся. В силу природного склада, это был, по-видимому, болезненный человек лет тридцати, легко возбудимый и кидающийся в крайности при первой возможности. А может быть, думал я, дневник подкинут намеренно, может это след, оставленный безумцем в надежде пожать плоды своей преступной славы? Как бы то ни было, я решил обнародовать записи. Возможно, дневник этот послужит кому-то предостережением, а кто-то, быть может, извлечет для себя уроки…