Поляна, 2013 № 01 (3), февраль
Шрифт:
— Давай покурим, Марин, если дома у тебя никого нет.
Мы сидели в санузле и курили. Я села на опущенную крышку унитаза, подруга примостилась на краю ванны.
— Марин, ты не хочешь ничего мне рассказать?
— Что?
— Да, не ломайся. Весь дом слышал, наверное, как ругались мои предки. Сейчас сидят, молчат. Твоя мать все про всех знает.
— Эта-то фигня? — протянула Маринка. — Да слышала, маман отцу рассказывала, что твой отец вернулся с работы, а мать дома с хахалем целуется.
— Врешь! — и я толкнула Маринку. Она полетела в ванну, где было замочено белье.
— Дура! —
— Сегодня вечером идем в клуб. Возьми какую-нибудь закуску, — строго сказала я.
— Какую закуску?
— Бухать будем!
— Кто же нам продаст?
Вечером мы пили в парке на лавочке около клуба. Мужик, который купил нам бутылку «Изабеллы», потребовал, что он будет третьим. Пришлось согласиться. Он купил сигарет и еще бутылку водки, сказал, что не может пить красное и без компании тоже не может.
— Курите, девочки, — угощал нас новый знакомый после первого стакана.
— Спасибо, дяденька! — смеялась Маринка.
— Какой я дяденька? Меня Костяном зовут!
Мне стало тепло, весело, уютно здесь, на лавочке, с этим Костяном, с Маринкой.
Костян травил анекдоты, мы хохотали. Он разливал нам вино, а оно все не кончалось и не кончалось. И Костян из лысеющего мужика превращался в веселого кудрявого парня. Он целовал Маринку в щеку, а она его отталкивала, а он хватал меня за руку, и вино все лилось, и конфеты сыпались под лавочку. И соленый обкусанный огурец мокнул на газете…
Я очнулась… Светало. Болела голова. Я была одна в парке на лавочке. Под ногой хлюпнуло что-то — огурец. В голове пронеслись Костян, Маринка, музыка, танцующие люди, свет, бьющий в глаза, сверху сыпался блестящий снег… Куда все делись?
— Дочка, я ухожу.
— Куда?
— С твоим отцом жить невозможно. Я встретила другого человека, он зовет меня к себе. Я ухожу.
— А как же я?
— Ты будешь приходить к нам в гости…
Я осталась одна. На плите в сковородке стояла жареная картошка. Захотелось ее подогреть. Я достала спичку и чиркнула ею по коробку. Она вспыхнула и загорелась. Пламя ползло по тонкой спичке вверх, все ближе и ближе к моим пальцам. Я подошла к окну и бросила догорающую спичку в банку, зажгла другую и провела ею по занавеске. Тюль вспыхнул, и огонь, разрастаясь, помчался вверх, а я смотрела, как тюлевые цветы морщатся и скручиваются. Мне стало жарко. Отец вдруг оказался рядом и срывал, срывал с меня эти горящие цветы. А я думала: «Да, наверное, такое бывает, мамы когда-нибудь уходят…»
Очнулась я в больнице. Нет, ничего страшного, небольшие ожоги на руках. Мест не было в хирургии, и меня положили в отделение гинекологии.
— Надо сдать анализы, — строго сказала мне медсестра и протянула банку. — Сюда мочу, кровь у тебя возьмут завтра.
— А как мне попасть в эту банку? Где это можно сделать?
— Не задалбывай, пожалуйста!
Я взяла банку перевязанными руками и пошла в туалет. Здесь было тесно, и я никак не могла понять, как мне это лучше сделать. Я измучила себя, банку, унитаз. Через два дня ко мне в палату с утра пришел заведующий отделением.
— Тебе сколько лет?
— Шестнадцать.
— Почему ты такая молодая,
В палате никого не было в этот момент, все умчались на процедуры.
— Я не трахаюсь.
— Ну, ты мне этих сказок не рассказывай!
— Да у меня даже парня нет! — выдохнула я, а на глаза навернулись слезы. А про себя подумала: «Чего парит этот персонаж?»
— Девочка, тоже мне, нашлась! Анализы черт знает какие, а она тут из себя что-то корчит! Срочно еще раз все сдать! А завтра ко мне в кресло! — и он хлопнул дверью.
Как я буду выпутываться из этого? Я не хочу ни в какое кресло, у меня же ожоги! Все к черту! Надо выбираться отсюда, а то еще здесь какую-нибудь заразу подцепишь! Но анализы я сдала на прощанье. Пусть подавятся. Я эту банку мыла так, что она жалобно скрипела. Мне повезло — в единственном работающем душе на первом этаже не отключили горячую воду.
Я уходила из больницы со скандалом, а им оставляла свою кровь, свою мочу и свое презрение. Заведующий кричал мне вслед, что он приедет ко мне домой, если анализы покажут что-нибудь похожее на предыдущее.
И тут я подумала: «Пора кого-нибудь завести, а то вот трахнет какая-нибудь сволочь за просто так! И будет потом орать что-то про анализы».
С любовью нашей семье не повезло. Перестала скрипеть родительская тахта. Я помнила, что это раздражало меня ужасно. Я просыпалась и кричала: «Тихо!» А потом засыпала, и мне казалось, что какая-то собака жалобно скулит. И я кричала ей: «Пошла прочь!»
Потом я влюбилась. Мне не повезло сразу же. Мне не повезло даже с его именем. Его звали Тиф.
Я думала потом: «Почему все так происходит?»
А уже наступила зима, и давно зажили ожоги. Теперь я — затейник. Новогоднее представление, спектакль. Мне дали роль. Небольшая, но ужасно прикольная. Я — злодейка, правая рука бабы Яги. Я — актриса! Во мне, оказывается, живет талант. Я не знала до сих пор, что во мне еще что-то живет, растет и шевелится, кроме боли, обиды и скуки. Как невозможно приятно быть сволочью, и тебе все аплодируют при этом.
Потом была новогодняя дискотека. А я все бегала в своем костюме, и переодеться не было никакой возможности. Костюмерная была закрыта. Вдруг он идет через весь зал. Высокий, стройный, смотрит на меня. Я вся в зеленом, и на голове какие-то грибы, и губы, и глаза черные. А он идет, махнул кому-то рукой и улыбнулся. Зазвучала музыка. Я смотрю, куда он? И вот он стоит передо мной.
И мы танцевали. Он обнимал меня, а я готова была раствориться, как сахар в чае.
— Ты где Новый год встречаешь? — спросил он.
— Нигде.
— Пойдем со мной.
— Куда?
— Клевое место! Не пожалеешь!
— Мне только переодеться надо, а то мне голову оторвут за костюм.
— За этот балахон? Ладно, иди, я буду ждать на улице.
Я блуждала и блуждала в поисках костюмерши, стучала в дверь костюмерной, дергала за ручку, но мне никто не открывал. Я слышала, что там кто-то есть. Но мне не открывали. Какой-то шепот, шуршание. Снова тихо. А веселье в зале громыхало. Дед Мороз отплясывал со Снегурочкой. В туалете девчонки курили, так что дым стоял столбом. Кто-то блевал под пальмой в огромный горшок.