Полярная фактория
Шрифт:
Сучек четыре. Их, вероятно, приспособят для окарауливания оленьих стад или истребят.
Второй приплод — гладкошерстные, помесь дворняжки с гордоном — они, конечно, негодны для полярного климата.
А всех собак с молодыми у нас девятнадцать.
„Соньку“ стерегли и оберегали. За сроками следили и за несколько дней до щенения Удегова устраивала ее у себя под кроватью. Ни один щенок не пропал.
Девятнадцать — фактории совершенно ненужное количество. Если зимой на собаках будут возить только воду, то достаточно четырех.
Собаки нередко был причиной перекоров и даже ссор в нашем быту.
Вообще в нашем быту установилось очень человечное отношение к своре псов, а вот со свиньями мы поступили по-свински.
Никаких сроков поросности свиньи-машки никто не знал и никто этим не интересовался. И уже, конечно, никому не пришло в голову, что и машку, как „Соньку“, можно взять под кровать.
Машка опоросилась ночью в холодном хлеву. Принесла восемь штук породистых поросят, но пятерых утопила и придавила в жидкой грязи хлева. Живыми утром нашли только трех. Двухмесячным поросенком одного продали на Гыдоямскую факторию за 50 рублей, и я нахожу, что продешевили. К декабрю-январю это будут шестипудовые молодые боровки — то, что надо для наилучшего бекона. А через год они без откармливания дадут 12 пудов товарного веса, как их недавно заколотый отец.
Все это я рассказываю по той причине, что это очень характерно для быта нашей фактории.
Присматриваясь к новому штату, приехавшему нам на смену, я вывожу заключение, что в предстоящую зиму собакам на фактории будет житься хуже прошлогоднего. Им уже не дадут жить в хате, не позволят мочиться на углы переборок, не будет закармливать до той степени, когда пища выпирает из желудка и они вынуждены блевать здесь же между кроватями.
Все это, вместе с нашим от’ездом, будет выброшено из быта.
И собак, я уверен, останется не девятнадцать, а ровно столько, сколько необходимо для работы. Этот вопрос уже теперь обсуждается нашими преемниками с точки зрения не простой забавы, а хозяйственной целесообразности.
Мне жаль „Петрушку“ — хороший и ласковый пес, но испорченный непомерной любовью — его ждет стрихнинная пилюля. Жаль Серого. Его тоже решили уничтожить. Он стар, и опытный полярный глаз нового заведующего нашел, что он для извоза мало пригоден.
Зато молодые — Ямал, Торос и Морж будут прекрасными водовозами!
Мне жаль собак, и я рад за свиней: уж этим-то будет лучше прошлогоднего. Хозяйская практичность создаст им такие условия, что машка в следующий раз не задавит и не утопит в грязи ни одного поросенка.
А в быт, как я уже и сейчас вижу, вольются для нас неведомые человеческие взаимоотношения. Раз благополучие ездовой собаки не ставится выше благополучия человека, то так и должно быть: люди живут по-людски.
СБОР ОЛЕНЕЙ. ОХРАНА ПЕСЦА
Работники красного чума с секретарем тузсовета Ануфриевым после двухмесячной передышки вчера уехали с фактории.
Их задача — собрать законтрактованных оленей. Это дело не такое уж простое, отнюдь не легкое и хлопотное.
Начать с того, что весь план контрактации в 5000 голов лег на 44 чума, видимо, случайно оказавшихся легко досягаемым для агента рика.
По исчислениям Ануфриева число середняков на Ямале 135, число кулацких чумов 35. Из этого общего количества в 170
Ежемесячный паек в 18 кило на члена семьи словно бы и достаточен. Но это уже не „сколько угодно“. Также чай, сахар, масло и прочее.
Кроме того, цены на все продукты в этом году возросли, а на оленей остались те же. Раздвинулись ножницы расценок.
Кулак и шаман такого случая, конечно, не упустят, попытаются использовать для увиливания от сдачи оленей.
Тузсовет, предвидя возможные затруднения, мобилизовал и бросил в тундру весь наличный актив совработников. В первую голову — красный чум под руководством секретаря Ануфриева.
Уехали с твердой уверенностью, что все трудности они преодолеют.
Хотя ноги мне еще не служат как следует, однако я взял палку и поплелся в тундру попрощаться с озерами, сенокосными полянками, с оврагами и буграми.
Шел, смотрел и думал:
— До чего все-таки тундра однообразна, сурова и неприветлива. С бугра глядишь — трава, увалы, пестрота расцветки. Там осока, здесь ягель; на склонах, на солнышке — цветы. Словно есть что посмотреть, есть чем полюбоваться, есть на чем остановить любознательное исследовательское внимание. А когда идешь и нога все время тонет в насыщенном водой мху, когда топкие низины сменяются голым бугром, лысым и неприютным, на котором лишь здоровее пробирает холодный ветер, то ясно видно, что все это одно и то же, и вся тундра не дает ни глазу, ни любознательной мысли, ни исследовательской настойчивости почти никакого материала.
Уголок тундры.
Лысо, голо, мокро.
Большое оживление вносят в пейзаж озера, обросшие осокой.
Они, как зеркала, блестят на солнце, и их тихо плещущиеся воды сулят что-то своей таинственной глубиной.
Знакомая нам территория очень невелика: пяти-шестикилометровая зона фактории.
К водоразделу, конечно, тундра интереснее и для туриста, и для исследователя, и для промышленника. Там больше красок, больше об’ектов, заслуживающих пристального внимания и изучения, больше зверя, рыбы и птицы.
А у нас однообразие.
Вот бугор, с которого видны постройки фактории, виден кусок бухты и открыт далекий тундровый горизонт. Резко бросается в глаза большой и широкий лаз в подземную нору. Здесь прошлым летом Мартим Яптик разрыл песцовое гнездо и нашел четырнадцать щенков-крестоватиков. Он всех захватил вместе с матерью. Три звереныша живые, остальные убиты палкой, капканами. Из этой норы было до десяти выходов в разных сторонах бугра. Под землей целый лабиринт коридоров и логовищ. Мартим Яптик потратил две недели на выслеживание и блокаду песцовой семьи.