Полярник
Шрифт:
— Погоди, родная! — сказала моя гражданская гордость растерянной жене. — Позвони моему адвокату, пожалуйста!
Менты переглянулись и заломали мне руки за спину.
— Представьтесь, пожалуйста! — успел проговорить я, выгибаясь лодочкой. Жена никак не могла набрать номер, слезы застилали глаза. В конечном итоге ей это удалось, но ответа не было. Как я потом узнал, по роковому стечению обстоятельств знакомый адвокат, отправляясь на дачу, забыл телефон дома.
— Назовите свои фамилии! — прокричал я и, получив дубинкой по голени, взвыл. — Гады!
Я не сопротивлялся, потому что даже в таком состоянии знал, что этого делать никак нельзя. Меня жестоко впихнули
— Да вы что делаете? — услышал я чрезвычайно расстроенный голос жены. — Отпустите его, пожалуйста!
— Родная, иди, пожалуйста, домой! — успел прокричать я, и двигатель завелся. Было ощущение, что обезьянник — глушитель этого автомобиля: здесь стоял такой грохот от работы двигателя, что я даже не слышал стука своего сердца. А выхлопные газы, пробиваемые сквозь всевозможные технологические щели, наводили на неприятную мысль о фашистской газовой камере. По крайней мере, мой сорокапятидолларовый одеколон мгновенно сдался в неравной борьбе и, материализовавшись в слезы, упал на заплеванный всякими бичами пол.
Ехать было неудобно, ехать было нехорошо.
— Я не могу здесь находиться — у меня клаустрофобия! — прокричал я, но это никого не убедило, кроме меня самого. Жутко закружилась голова, неожиданный спазм перехватил дыхание, тошнота подкатила, кажется, к самим мозгам. «Так вот она какая — болезнь замкнутого пространства!» — подумал я, как машина резко остановилась. Дверь распахнулась, и перед моими выпученными глазами предстал их благородие сержант.
— А ну, мужик, вылазь из машины — и пошел вон!
— Слушайте, — отвечаю, — а вас в ментовку случайно не из государственного общежития пролетариата забрали работать?
— Это почему? — удивился старший лейтенант, тоже вылезший наружу.
Жена моя заплакала в голос — ее тоже, оказывается, подвезли в этом же транспорте. Почему я не остановился? Вышел бы спокойно, получил пинка под зад от благородных милиционеров, отоспался бы дома до утреннего похмелья — благодарил бы судьбу, что терпение проявил и смиренность.
— Потому что ведете себя, как гопники! Фамилии свои назовите! — где это я таких слов нахватался?
В грудь вместе с матами прилетела дубинка, бросив меня на колени, дверца захлопнулась.
— Этот урод мне надоел! Будет у меня сидеть в обезьяннике! — заорал сержант и приказал. — Лейтенант — в машину!
Как легко, оказывается, можно травмировать ранимые милицейские души! Жена сквозь слезы проговорила:
— Да как вы можете?
И залезла в машину. Как могла, она уговаривала меня успокоиться, пока мы ехали до отделения. Как мог, я успокаивал ее в ответ. Я уже был готов не выведывать пароли, клички и явки — готов был понуро идти домой. Мне показалось, мое мычание было понятно не только родному мне человеку, но и лицам в форме, не обезображенным состраданием к ближнему.
Вывели меня из машины за ногу: сержант ловко дернул меня за штанину, и я вывалился из машины головой в землю. Жена бросилась ко мне на помощь, но я успел крикнуть:
— Не подходи, неужели не видишь, как они меня провоцируют!
Мне заломили руки за спину и поволокли в помещение, а я говорил, в испуге, поворачивая голову:
— Родная, иди домой. Я боюсь за тебя. Ведь это оборотни в погонах — они на все способны. Деньги им не давай, прибереги лучше для адвоката!
Действительно стало страшно. Не за себя — меня пока алкогольный кумар лишал инстинкта самосохранения. Ведь, если эти представители власти (или, чего они еще там могли представлять?) так нагло ведут себя при свидетелях, то, может, задумали они
Еще не убрался в карман ключ от моего каземата, а я уже принял вертикальное положение и огляделся. На нарах, из-под которых я стремглав вынырнул, лежал кто-то неопрятный и неприлично храпел. Вежливо попросить подвинуться мне не позволили мои руки, привыкшие сгибать кочергу (во множественном числе) и разрывать пятирублевые монеты. Они ухватили отвыкшего от аккуратности незнакомца за ногу повыше неопределенного цвета носка и дернули что есть силы. Невинно спящий проснулся лишь от внезапного, как подъем в армии по тревоге, приземления на пол. Сообразительность его оказалась на высоте, потому что, едва столкнувшись с жестким покрытием камеры, он взвился на ноги и попытался ужалить меня кулаком в глаз. Но я оказался вполне готов к подобному развитию событий и мягко присел. Кулак пролетел над головой, но это не успокоило моего оппонента. Может, ему сон какой-то занимательный снился и оборвался на самом интересном? Зато, хоть храпеть перестал.
Неухоженный и всклокоченный мужичок выставил руки перед собой и решил меня задушить. Я принял его объятия выставленным плечом и покрутил им, как лопастью мельницы. Запутавшись в своих руках, незнакомый бич, наконец, издал горловые звуки:
— Убью, сука! Под нары загоню, в параше утоплю!
Теперь в разговор вступил я:
— Все слышали? Мне угрожают физической расправой!
Сержант, с интересом наблюдающий за нашей светской беседой, со вздохом полез в карман за ключами. Почему мой сосед по камере оказался на полу, он, вероятно, не увидел.
Лишь только дверь приоткрылась, грозный бич сменил гнев на покорность и на цыпочках выбежал в коридор, получил дубиной по вытянутым рукам, услужливо всхлипнул и умчался в какую-то другую дверь. Там, наверно, был тоже свободный номер класса люкс.
В это же самое время лейтенант, выставив перед собой именное дубье, бестактно выпроводил на улицу мою безутешную супругу. До дома добираться через ночной город долго и страшно. Я заколотился за решетку.
— Что же вы делаете, упыри? Выпустите меня хоть жену домой проводить! Сам вернусь, чтоб дождаться вашего начальства! Гнать вас надо из государственных органов, шакалы, пьяных бить и обирать любящие. Неужели в армии вас ничему не научили!
— А мы не были в армии! Что мы, глупые, что ли? — зло усмехнулся подошедший лейтенант.
— Он мне очень надоел! — поддакнул сержант и вновь открыл камеру.
Меня рывком выдернули в коридор, ударом в живот уронили на пол, и кто-то прыгнул сверху, выкручивая руки. Наручники не издали клацающих звуков, когда скрепили мои верхние конечности между собой. Жестко скрепили, чрезмерно сдавливая запястья. Через пару часов кисти придется срезать, не дай бог.
— Все, все, вы победили! Я же не оказываю сопротивление! Сдаюсь! — прокричал я, вывернув голову набок. Тут же в подбородок мне прилетел жесткий милицейский ботинок. Ого, это что-то новое. Обычно, по рассказам несчастных очевидцев, в лицо они стараются не бить.