Полярник
Шрифт:
— Конечно! А к кому ты прибежишь, если тебя обворуют, или бандиты нападут? Ко мне! — лейтенант вдруг захихикал, — кто тут недавно в штаны наложил?
Я вздохнул и еще раз пошевелил пальцами рук.
— Во-первых, к тебе никогда не побегу. Как гражданин России обращусь в институт государства, в милицию. К тебе — никогда. Во-вторых, можешь сегодня дома перед маленькой дочкой похвалиться, что побоями заставил «наложить в штаны» взрослого человека, занимающего у себя на работе генеральскую должность. Пусть она гордится тобой.
Сержант не выдержал нашей беседы и приложился
— Подписывайся, сука!
Я поморщился, потряс руками, а потом предложил:
— Давай так, Шишкин! Я сейчас, не глядя, подписываюсь под этими бумажонками, а в понедельник их не будет и следа в вашем заведении! Устраивает?
— А если здесь признание в преступлениях?
— Ты, Шишкин, не больно-то преувеличивай свою фантазию.
Сержант снова замахнулся дубинкой, но его руку придержал лейтенант.
Я поставил две корявые подписи, предполагая, что под административными штрафами, и пошел к выходу.
Сосняков открыл мне дверь и вышел на улицу.
— Ну, что, лейтенант, простите, старший лейтенант, неплохо провели время! Смотрел я «Улицы разбитых фонарей», «Убойную силу», читал «Тульского — Токарева». Там — менты. В «Петровке 38», «Возвращении святого Луки» — милиционеры. А вы с этим Шишкиным — мусор! Бывай здоров!
Протянул руку старлею, тот автоматически ее пожал.
В понедельник, перед автобусом на Питер, я действительно зашел в ментовку. Многие мои знакомые, за пятнадцать лет дослужившиеся до определенных должностей, от души потешались над моей синей физиономией: не только глаз, но и подбородок приобрели здоровый фиолетовый окрас. Большую часть воскресенья я провел в консультациях с медиками и массажистами — это принесло плоды: сопутствующие синякам отеки удалось снять.
Подполковник, посмеявшись, принес доказательства моего пребывания здесь в ночь с субботы на воскресенье. Прочитал, нахмурился:
— Сам понимаешь — проблема кадров. Наберут идиотов.
— Поколение пепси? — подсказал я.
— Точно, поколение пепси. Что делать-то собираешься?
— Да ничего, наверно.
Подполковник удивленно посмотрел на меня.
— Что же я — не понимаю, что ли? У вас же корпоративная солидарность! Судиться-то мне придется не с этими уродами, а с системой! Да и тебе этого не нужно. А чего портить друг другу нервы?
Мент хмыкнул, но возражать не стал.
— Ты только не вздумай им хари чистить! — проговорил он строго. — Это будет уже статья!
— Да брось ты, Серега, я их пальцем не трону и в суд не побегу! Пусть их жизнь накажет!
— Ну, а коли так, то давай-ка мы вот этот протокол изымем. Неужели ты матом ругался в общественном месте? Не представляю. Это пятьсот рублей. А вот этот оставим, здесь всего сто. Так, для порядка. Устраивает?
— Да, ладно, о чем разговор? Ну, бывай здоров! На автобус иду! Завтра визу американскую получать, — поднялся я.
— Это с таким-то лицом?
— Да нам не привыкать! Не дадут — плакать не собираюсь. Значит, не судьба.
Визу мне дали. Даже очки не попросили снять. Вот после этого я и позвонил Марату. Он был компьютерным гением с тринадцатилетним
— Ну что ж, — выслушав мою печальную повесть, сказал он. — Можно и в пенсионный фонд попасть. Только ты мне вышли по имэйлу их персонификацию. Представь их рожи, когда они пенсию себе будут оформлять!
Все менты, а особенно, мусора, служат на пенсию: чтоб пораньше выйти, чтоб побольше получить. Марат создал и укоренил к каждому из моих обидчиков червя, пребывающего в анабиозе. Пока идут положенные отчисления в пенсионный фонд — тот, никак не обнаруживаемый, спокойно спит лишней точкой в дате рождения. Отчисления прекращаются — червь возмущенно восстает ото сна, уничтожает всю накопленную за геройскую службу информацию про отчисления и съедает себя. Шишкин и Сосняков трясут медалями за трудовую доблесть и начинают бегать по судам. Что же, пусть, высунувшись из-за широкой государственной спины, узнают, как одиноко жить на белом свете!
Моя жизнь затворником меня здорово тяготила. Не то, чтобы мне нужно было общество, тем более состоящее из одних и тех же рыл, но сменить обстановку было просто необходимо. Меня не кормили, не поили, повар даже на меня не рассчитывал, составляя свой кальмаровый рацион паек, в машину я не спускался, ко мне никто не приходил.
А однажды, в неопределенное время суток, я проснулся и испугался, что умер. Мне вдруг показалось, что, раз меня на судне никто не замечает, значит, может, меня здесь и не существует? Я посмеялся над этим бредом про себя, но не очень искренне. Уж перед собой можно быть честным.
«Шестое чувство» с Брюсом Виллисом ненавязчиво всплывало в памяти. Я вышел в коридор — пустота. Спустился вниз, в кают-компанию. Мимо торопливо прошел палубный урка, не глядя на меня. Воровал из офицерского холодильника недоеденный сыр и китайскую колбасную продукцию. Он прошел рядом, словно меня и не заметил, а, может, он пронесся сквозь меня?
Я спустился в провизионку, съел одинокий банан, но не успокоился. На палубе было как обычно сыро и серо. Я прошел вдоль фальшборта до бака и обратно, подышал воздухом. Море равнодушно шелестело о борт, луна упряталась за тучи. Да почему так тихо вокруг, черт побери?
На шею шлепнулось что-то холодное и склизкое. Летучая рыбка, влюбленный кальмар! Потянулся рукой, чтобы выбросить за борт, но ничего на себе не нашел. Подозрительно!
На трапе, подымаясь в свою юдоль скорби, неожиданно столкнулся со вторым штурманом. Он легкомысленно сбегал по лесенкам, надеясь доесть то, что не успел спугнутый урка. На меня даже не посмотрел. Что-то это было нисколько не удивительно.
— Серега! Здорово! — сказал я, но он ускакал дальше, не сбиваясь с темпа.
Я не поленился вернуться за ним. Но в офицерском месс-руме его не обнаружил. Оказался он, как выяснилось, в кают-компании урок. Сидел себе и точил лук с колбасой.