Полынь и порох
Шрифт:
Казаки рассказали, что за полчаса до стычки обоз с «матросиками» проследовал через них без всякой там полундры и бузы.
– Латыши зараз мимо проскочили, за аксайцами, а опосля к обозу возвернулись. Тута их с пулемета и посекли, – сказал один.
– Наши, хуторские, потом по трофеи ходили, – сообщил второй дед. – Оказалось, инородцы аксайцев малость пограбили, вот те и ополчились. Потом сход в Аксайской случился, дык решили на большаков грянуть – аж три сотни собрали, аники-воины! Однако помозговали и депутацию к Сиверсу снарядили, дескать, не мы это ваших… Потому замирение
– А обоз? – сделав безразличное лицо и позевывая, спросил Алексей.
– А нема никакого обоза, вон и Сурен видал.
Армянин закивал:
– Тошно, тошно, не телеги, не!
– То-то и оно, шо «не», – подхватил первый. – Аксайские бают: во всем юрте подвод этих никто не видывал.
– Как нечистая слизала, – казак перекрестился, – вместе с офицериком энтим, с рукой…
По всему выходило, что ящики вместе с подъесаулом «улетучились» где-то между Большим Логом и Аксайской станицей.
– Не понимаю, – разводил руками Барашков перед мельниковским носом, – как можно уцелеть в такой мясорубке, да еще с одной рукой? И с какой стати красным уничтожать друг друга?
– Стать одна, – доказывал Серега. – То, что в ящиках, нужно всем. И вообще, может, там золото, так-разэтак? Ты «Остров сокровищ» читал, тяни его налево? Ну вот.
– В принципе, – Журавлев задумчиво взял себя за подбородок, – уцелеть возможно. Как? Ну, например, притворившись мертвым или быстро спрятавшись. Но для этого человек должен, как минимум, знать о том, что должно произойти. Или предвидеть.
– А почему они по железке не поехали? – спросил Лиходедов. – Захватили бы паровоз, и…
– Ты, Алешка, сказал – не подумал, – Серега постучал пальцем по лбу. – Откуда они знали, что полотно не разобрано где-нибудь? Его, когда красные Ростов взяли, добровольцы наверняка рвали, так-разэтак. Вот у Вениамина спроси.
– Тут еще одно, – кивнул Барашков, – когда везешь груз в вагоне, ты должен или довезти его до конечного пункта, или разгрузиться на промежуточной станции, а на последнее нужно время. И, как минимум, согласие всех сопровождающих. У моряков, видимо, был свой приказ.
– Верно, – согласился Алешка. – Так что же, выходит, Ступичев ждал латышей?
– Не знаю. Но кто-то еще должен был остаться. Одному, да с больной рукой, вести подводы и спрятать груз не под силу. По-моему, надо в районе Берданосовки искать.
Вениамин Барашков никогда не учился посредственно. Окончив гимназию с отличием, эрудированный отпрыск купца второй гильдии Семена Аполлинарьевича Барашкова вполне мог рассчитывать на карьеру преуспевающего адвоката. Но Веня, вопреки всем ожиданиям, поступил в Донской политехнический институт. Мальчик любил химию. Причем любил в основном экспериментально-практическую ее часть.
Всевозможные взрывы и возгорания в папашином доме были делом если не обычным, то, по крайней мере, всегда ожидаемым.
«Чертов бомбист! – кричал в сердцах Семен Аполлинарьевич после очередного пиротехнического опыта. – Ты нас по миру пустишь!»
Но совсем пресекать Венины эксперименты меркантильный
Профессора Вениамина хвалили и считали одним из самых перспективных студентов курса. Стоило связаться парню с какими-нибудь эсэрами, и появился бы у революции еще один «кулибин», ставящий науку физического уничтожения власти превыше всего на свете.
Но Веня был не таков. Все-таки отцовское мироощущение укрепило фундамент его политических воззрений, сделав убежденным монархистом.
«Демократия – наркотик для малодушных и почва для жуликов, – говорил он своему другу Журавлеву, открывавшему было рот в защиту Временного правительства. – Понимаешь, Анатолий, все, что делал Керенский, подходило только Керенскому. Мы же в России живем, а она – четыреста лет как империя. Надо уметь управлять, а не словесами воздух сотрясать».
В отряде Чернецова умение делать бомбы особенно пригодилось. Изделиями Барашкова рвали рельсы и хаты, да так, что только пух и перья летели.
«Эй, алхимик, – смеялся ротный Осниченко, – взрывчатки на Совнарком останется?»
Вениамин только хитро улыбался.
Пробираться в Ростов Лиходедов решил с Барашковым.
«Стратег, и в технике разбирается. С таким вероятность устроиться поближе к штабу довольно высока, – размышлял Алексей. – Серега Мельников силен, надежен, но слишком прямолинеен, да и знаний маловато. Толик Журавлев не трус, рассудителен, и не такой наглый – хороший тормоз для Сереги. Пусть оба пока остаются в Берданосовке и наблюдают за происходящим».
Выбор командира был товарищами одобрен. Только Мельников немного покочевряжился – ну как же, лучший друг все-таки, а его оставляют совсем не героически болтаться по округе, занимаясь расспросами жителей и наблюдением. Но после терпеливых Алешкиных объяснений Серега согласился.
А наблюдать, как потом оказалось, было за чем.
Никогда хутора и станицы между двумя главными донскими городами не выглядели так уныло. Конец зимы 1918 года повыгонял хозяев синеставневых куреней на поля Гражданской войны. Иногда мужчины появлялись у своих баб и детей, чинили прохудившиеся крыши и поваленные плетни, а потом, подхваченные очередным кровавым вихрем, снова уносились рубить друг другу головы.
Многие донские хуторяне скитались где-кто в поисках правды, лучшей доли и военного счастья, примеряя поочередно то белые, то красные одежды. А искомая ими правда так и оставалась ждать на родных дворах, отражаясь в глазах полуголодных ребятишек.
Несмотря на такое неприглядное положение вещей, на станции Берданосовка без конца что-то грузили и разгружали, подавали вагоны и пили в станционном буфете.
Спустя день после разделения Алешкиной группы на две части ушедший в разведку на станцию Журавлев битый час слушал душевные излияния буфетчика Митрофана, пытаясь повернуть ход мыслей местного Цицерона в полезное русло. Буфетчик неожиданно проникся доверием к воспитанному, хотя и просто одетому пареньку, не требовавшему сдачу.