Полынь и порох
Шрифт:
Вырвавшись из пролетарского плена, «Остин-Ижорец», словно лошадь, почуявшая родное стойло, радостно всхрапнул и остановился. Люк открылся, и изумленным бойцам офицерской роты, на всякий случай приготовившим пару гранат, предстал улыбающийся до ушей Алексей, в авиаторской фуражке, с очками над козырьком.
– Господа, не стреляйте! – прокричал он, поднимая вверх руки. – Мы партизаны-чернецовцы, а броневик кутеповский! Вот, обратно вернули!
Следом показался Барашков. Он выталкивал наружу связанного Белкина, пребывавшего в бессознательном состоянии.
Неженцы, не обращая внимания на
Сорокин сидел в неглубоком окопе. Время от времени он вставал в полный рост, глядел в бинокль, садился опять, что-то записывая в блокноте. Неподалеку гарцевали абреки. Увидев «авиаторов», горцы направили коней наперерез, издав несколько предупреждающих восклицаний. Ротмистр удивленно обернулся и, хлопнув себя ладонью по колену, расхохотался:
– Вот это номер! Птенцы гнезда… Эк вас разодели! Ну, здорово хлопцы!
Подойдя к ребятам, он обнял их. Выслушав Алешку и Вениамина, Сорокин снова воскликнул:
– Ай да молодцы! Атаку красным сорвали!
И, посмеиваясь уже над черкесами, ротмистр передразнил:
– Шайтан арба у гэгэмона увэли! Э?
Кавказцы качали головами и прищелкивали: «Джигит, джигит!»
Сорокин гордо улыбнулся:
– Казаки они!
Глава 13
«По мере удаления от основных промышленных центров – Ростова и Таганрога – власть главковерха Антонова-Овсеенко и его подчиненного – командующего Ростовским направлением Сиверса – становилась чисто фиктивной. Формирования ставропольских Советов после взятия Батайска, не исполнив приказа Антонова о преследовании Добровольческой армии, с награбленным добром рванули обратно на Ставрополь, бесчинствуя и грабя по пути. На станциях Владикавказской дороги – Степной, Кущевке, Сосыке, Тихорецкой, Торговой и других – образовались многочисленные и буйные вооруженные скопища, „управляемые” своими собственными революционными комитетами.
Некоторые такие отряды в два-три раза численно превышали всю Добрармию, но такое превосходство в силе не представлялось тогда опасным для корниловцев. Добровольцы обходили или легко опрокидывали недисциплинированные большевистские ватаги. Но чем ближе был Екатеринодар, тем серьезней становилась фронтовая обстановка».
Из дневников очевидца
По вечерам в пропахшей казенными харчами пустоте броневагона алкоголь все чаще выкидывал с Фердинандом Рудольфовичем Сиверсом изрядные фортели. У него мутилось сознание, зато чахоточные приступы отпускали.
Скуластое лицо с плоским носом и вечно нахмуренным низким лбом находилось в разительном несоответствии с высокой фамилией. Не раз потомок свейских баронов, глянув в мутное зеркало, хмыкал: «Не Гай Юлий…»
Но сегодня он был в особом настроении.
– Склянского ко мне! – рявкнул Сиверс, и часовой от неожиданности выронил винтовку.
Когда командарм повышал голос, люди начинали прощаться с жизнью.
– Поведай мне, комиссар, какие вести из Ставрополя? – потребовал он у вошедшего. – Что эта сволочь, называющая себя депутатскими
– Они, товарищ Сиверс, отзывают части обратно. Говорят, что дел после взятия Батайска у них и так хватает. Незаконные реквизиции происходят на всех узловых станциях, а добровольцы как шли через степь, так и идут.
– На Екатеринодар?
– Да.
– А Антонов?
– Они приказам главковерха подчиняться отказываются.
– Почему?
– Говорят, пусть кубанцы сами кадетов бьют.
– Б…ди! Я им покажу кубанцев! Нет никаких кубанцев, и Дона никакого нет, и Терека! Нет никакой России! Есть территория Совнаркома! Закон один: кто не согласен с линией партии большевиков, получает пулю, кто согласен – паек. Эту фразу и телеграфируйте на все станции. Не будет толка – отправьте бронепоезда и бейте по станциям, пока на коленях не приползут. А приползут – парламентеров расстреляйте. Точка! Что?
– Бугая только что нашли. Ранен.
Сиверс изменился в лице:
– А мандат?
– Пока нет.
– Кто?!
– Человек фон Бельке, из офицериков. Ступичев.
– Ищете?
– Ищем, Рудольф Фердинандович. Везде ищем. Боцман был при смерти. Пока не разговаривает, но чекистам нацарапал. Вот, – комиссар достал бумажку и стал читать: – «Везли одиннадцать ящиков. Кадеты помешали все взять. Латыши напали. Подъесаул с грузом утек и салага».
– Какой салага?
– Морячок ихний.
– Какая захватывающая история, Склянский, вы не находите? Мне нужен мандат, и чтобы боцман заговорил.
– Мы с Корфом стараемся.
– Правильно делаете… – Сиверс задумчиво посмотрел сквозь комиссара, но потом почти вскрикнул: – И не забудьте узнать, кто теперь обладатель второй половины груза!
Алешка давно не был так расслаблен. В протопленном бараке полустанка дым стоял коромыслом. От выпитой самогонки в животе приятно пекло. Тело разомлело, а хохот чернецовцев звучал симфонией в ушах.
Бойцы партизанского отряда весело отмечали чудесное прибытие своих товарищей.
Лиходедов и Барашков сидели за столом рядом с ротным Осниченко. Их теребили, расспрашивая то о Мельникове, то о том, как они с Алешкой оказались в красном бронеотряде.
Партизаны наперебой рассказывали о том, что им довелось вынести за эти почти двести пятьдесят верст степного пути с Корниловым. Пришлось несладко. Многих похоронили. Но неунывающая молодежь, испытавшая на себе не только все тяготы походной жизни, но и радость побед, теперь и вовсе не сомневалась в правоте и успехе своего дела. Об этом говорили с гордостью и блеском в глазах. За это никто из присутствующих не пожалел бы жизни. Трижды кружки поднимались, и звучало:
– За Русь Святую, за Корнилова!
Ротмистр Сорокин отпустил друзей в расположение партизан-чернецовцев очень неохотно.
– Знаю я вас, щеглов! Перепьетесь там на радостях, а завтра наступление. Казачки кубанские – это вам не грушевские шахтеры. Свистнуть не успеешь, а башки как не бывало. Одна надежда – Партизанский полк назавтра в резерв Главнокомандующего назначен. На Журавскую пойдут марковцы.
– Но, господин ротмистр! Николай Григорьевич!…– взмолились юноши. – Там же наши товарищи, Осниченко…