Полынь скитаний
Шрифт:
Как врач Константин Петрович был жутко возмущен сим обычаем, поскольку хорошо представлял, какой именно процесс происходил при бинтовании: появлялись окаменелые мозоли, ногти на пальчиках врастали в кожу, стопа кровоточила и истекала гноем. Девушка качалась при ходьбе, а иной раз была не в состоянии даже передвигаться без посторонней помощи, что казалось окружающим и ей самой необыкновенно женственным, в отличие от больших ступней женщин, работающих на полях, которые были не в состоянии позволить себе иметь «лотосовые» ножки.
Коллега Дубровина, доктор медицины и исследователь Китая Владимир Викторович Корсаков, работавший в начале двадцатого века в русской дипломатической миссии в Пекине, писал: «Идеал женщины-китаянки – это иметь такие
Китайские мужчины воспевали ножки-лилии и приходили в экстаз от одного вида крошечного цветного башмачка размером с козье копытце, однако предусмотрительно никогда не присутствовали при омовении таких ножек, дабы не оскорбить своего эстетического чувства: вид голой обезображенной ступни мог испугать любого.
Китайская красавица с ножками-лотосами
Доктор и его супруга были также возмущены подкидыванием к чужим порогам новорожденных девочек и даже их умерщвлением, особенно в голодные годы: так низко ценилась здесь жизнь девочки. Немало подкидышей женского пола спасли миссионеры-христиане, трудившиеся при резиденциях, консульствах и миссиях.
Познакомившись с местными обычаями и нравами, Дубровины, однако, никогда не учили и даже не собирались учить китайский или татарский, а тем паче уйгурский языки, хотя прекрасно говорили на французском и владели английским, а с годами завели повара-китайца и китайскую аму, помогавшую с детьми, – причем и ама, и повар благополучно общались с хозяевами на пиджине.
Вообще русские дворяне, воспитанные французскими, английскими и немецкими гувернантками и боннами, свободно говорили на нескольких европейских языках и легко ассимилировались в Европе. Их трудно было отличить от англичан или французов, чьи понятия и законы, нравственность и мораль были основаны на общеевропейских христианских ценностях. С китайцами же дело обстояло совершенно иначе: в Китае никто из русских китайцами не становился – ассимиляции не происходило. Слишком разными они были.
Китайцы нерелигиозны – они мистичны и по настоящему верят только в одно – духов предков: именно духи предков могут защитить в случае необходимости. Еще здесь верят в приметы, в магию чисел, в сочетание цветов.
Дубровины узнали, почему в Китае не любят цифру «четыре»: слова «смерть» и «четыре» звучат одинаково – «сы». Зато здесь любят цифры «восемь» – «процветание» и «девять» – «долгий», «вечный». Узнали они, какие подарки принято дарить в Китае, как заворачивать их в бумагу красного цвета – цвета радости и праздника, и избегать зеленого, приносящего в дом измену и разлад, и белого – цвета траура.
Если русский, англичанин, француз или любой другой европеец оценивает свои поступки с точки зрения заповедей Христовых, то китаец ведет себя с оглядкой на родных и земляков. Дубровин с удивлением узнал, что в китайском языке долгое время не существовало даже слова «личность». Ведь главное – не твоя индивидуальность, а твой род, клан, землячество.
Правильным в Китае считается то, что традиционно, что согласуется с общепринятыми нормами и обычаями. Конфуций говорил: «Я не создаю новое, но лишь повторяю изученное». Современный
Уличные акробаты
Сколько бы ни жили Дубровины в Синьцзяне, сколько бы ни узнавали они о местных обычаях и традициях, сколько бы риса ни съедали – они все равно оставались чужаками – янжэнь, хоть и добрыми, полезными, уважаемыми.
Постепенно семья Дубровиных росла. Родились еще трое детей, и все роды Константин Петрович, единственный врач в округе, не считая знахарок, принимал сам. Выжили, к сожалению, только первенец Верочка и погодок дочки, сын Сережа, и это при том, что Константин Петрович был очень хорошим доктором. Скарлатина и дифтерит уносили в те годы человеческие жизни неумолимо.
Так романтическое приключение превратилось в жизнь на чужбине.
В 1938 году Александр Вертинский, тоже оказавшись в Китае, напишет об этих краях печальные строки:
Над Желтой рекою незрячее белое небо,Дрожат паруса, точно крылья расстрелянных птиц.И коршун летит и, наверное, думает: «Где быУкрыться от этого зноя, от этой тоски без границ?»Забегая вперед, скажем, что здесь Константин Петрович и косточки свои сложит, да так, что и могилки от него не останется. Эх, знал бы, где упасть… Китайцы по этому поводу говорят: «Опыт – это расческа, которую мы получаем после того, как облысели». Жалел ли он о выборе? Вряд ли. Дубровин был человеком долга.
Но Родины моей здесь нет
Годы летели, и в России чего только ни случилось: русские воевали на фронтах Первой мировой войны, проводили стачки и демонстрации, разгоняли Думу и устраивали революцию, а за ней братоубийственную Гражданскую войну.
Писатель Яков Львович Лович (Дейч), прапорщик Российской императорской армии, герой Первой мировой войны, воин армии адмирала Колчака, писал об этом времени: «К буйному, забрызганному, как палач, кровью, пьяному, жестокому, дикому 1918 году вернись из наших дней, читатель. К тем далеким дням, когда, словно сойдя с ума, заметались по шестой части земной суши миллионы русских людей, кроша, рубя, расстреливая, грабя, насилуя друг друга; когда подвиг был рядом с изменой, величие души – с ее падением, святость – с подлостью, нежность – с садизмом; когда все перевернулось, закрутилось в кровавом смерче; когда жизнь ничего не стоила, когда топтали ее мимоходом, не глядя, равнодушно, словно не жизнь это была человеческая, а гусеница, ползущая через дорогу».
Миллионы русских людей теряли родной дом, бежали на чужбину. Один из таких людей, Николай Туроверов (1899–1972), донской казак, офицер Белой армии, участник Первой мировой, Гражданской, Второй мировой войн, писал об этом пронзительные строки:
Я знаю, не будет иначе.Всему свой черед и пора.Не вскрикнет никто, не заплачет,Когда постучусь у двора.Чужая на выгоне хата,Бурьян на упавшем плетне,Да отблеск степного заката,Застывший в убогом окне.И скажет негромко и сухо,Что здесь мне нельзя ночевать,В лохмотьях босая старуха,Меня не узнавшая мать.