Полынь скитаний
Шрифт:
А в Китае в эти годы дни текли размеренно, будто на другой планете, и Константин Петрович работал не за страх, а за совесть и спас жизни уже не одной сотне людей.
Дубровины мирно растили детей. По вечерам Елизавета Павловна по-прежнему шила и вязала, а Константин Петрович, как раньше юной супруге, теперь читал всей семье, сначала сказки Пушкина, «Дневник Мурзилки» и «Чудесное путешествие Нильса Хольгерссона по Швеции», затем «Путешествия и удивительные приключения Робинзона Крузо» Даниэля Дефо в переводе русского педагога и беллетриста Ивана Белова. Позднее читали уже сами Верочка и Сережа по очереди: «Братьев Карамазовых», «Остроумно-изобретательного идальго Дон-Кихота Ламанчского» – до революции
Сережа читал вслух «Советы молодого офицера» ротмистра Валентина Михайловича Кульчицкого, участника Русско-японской и Первой мировой войн, награжденного четырьмя Георгиевскими крестами. Эти мудрые советы вся семья слушала с удовольствием:
– Веруй в Бога, будь преданным Государю Императору, его семье и люби Родину.
– Будь учтивым и предупредительным, но не назойливым и льстивым. Умей вовремя уйти, чтобы не быть лишним.
– Необходимо помнить ту границу, где кончается полная достоинства вежливость и начинается низкопоклонство.
– Не спеши сходиться на короткую ногу с человеком, которого недостаточно узнал.
– Избегай историй и скандалов. Человек, наживший врагов, как бы он ни был умен, добр, честен и правдив, гибнет почти неизбежно, так как наши враги в обществе бывают всегда деятельны; друзья же всегда пассивны: они только сочувствуют, сожалеют, вздыхают, но не борются за погибающего, боясь за свою собственную участь.
– Если о ком-нибудь не можешь сказать ничего хорошего, то воздержись говорить и плохое, если и знаешь. Злословие вредит сразу трем: тому, о ком говорят дурно; тому, кому говорят дурно; а более всего тому, кто злословит. Рана, нанесенная огнестрельным оружием, может быть излечима, но рана, нанесенная языком, никогда не заживет.
– Самые сильные заблуждения – это те, которые не имеют сомнения.
По утрам и перед сном читали молитвенное правило и по кафизме из Псалтири. Мирно текла жизнь Дубровиных в Синьцзяне.
Но вот последствия краха российской государственности докатились и до здешних мест: в двадцатые, а позднее и в тридцатые годы эти края стали пристанищем для беженцев из России: белых офицеров, тысяч и тысяч казаков, зажиточных крестьян. Переход границы принял массовый характер.
Зажиточные крестьяне России. Мартьян Сазонов с супругой Елизаветой Алексеевной и жителями села Асташово. 1908 год
Крестьяне переходили границу ночью, второпях, чаще всего предупрежденные сердобольными соседями о предстоящем раскулачивании и аресте. Бежали своим ходом, иногда на бричке, запряженной лошадкой, везли с собой инструменты, швейные машинки, одежду, харчи на первое время – все, что удавалось вывезти из крепкого хозяйства. Вспоминая Родину, пели частушки:
Когда Ленин умирал,Сталину наказывал:«Людям хлеба не давать,мяса не показывать!»В первый же год после приезда большого количества русских выдалась очень холодная зима. Местные качали головами, приговаривая:
– Раньше и морозов таких не было, и снег редко выпадал… Это русские привезли мороз… Там, где русские, – всегда мороз и снег!
Случись это похолодание в наше время, народ назвал бы его «аномальным», а в те годы холод легко списывали на появление русских. И никто не знал, так ли это на самом деле…
В эти годы в Синьцзян переехала вдохновленная примером Елизаветы Павловны Дубровиной
Среди русских было много мастеров по дереву и металлу. В Кульдже построили электростанцию, маслобойный и мукомольный заводы – это в Кульдже-то, где ранее шиком считались керосиновая лампа и каганец [17] . Беженцы устраивались плотниками, шоферами, столярами, малярами, портными. Охотились на гусей, уток, кабанов, диких коз. Возили лес, собирали дикие фрукты и ягоды, варили варенье, пастилу, делали соки и компоты – выживали как придется. Вся их продукция охотно раскупалась местными. Русские начали также заниматься пчеловодством, и мед на рынке очень быстро стал в три раза дешевле сахара, так что хозяйки предпочитали варить варенье на меду.
17
Каганец – керамическая плошка с растительным маслом и ватным фитильком.
Офицеры Белой армии
Еще российские крестьяне занялись в Синьцзяне хозяйством, неутомимо возделывали поля и огороды, выращивали особого сорта пшеницу, которая прекрасно росла на засушливых склонах предгорий. Из этой пшеницы получался необыкновенно вкусный и пышный хлеб.
Беженцы были просто поражены богатой природой края и плодородием местной каштановой почвы: палку сухую воткнешь – глядь, она через месяц цветет, да и без всяких удобрений. Единственное, чем удобряли китайцы в те годы свои огороды, было содержимое их ночных горшков, но вот этот их обычай русским не привился.
Зато понравилась свобода: хочешь – строй себе дом, хочешь – строй у речки мельницу, сей хлеб, разводи огород – ни законов, ни налогов, где посеял – там твое. Можно жить без паспорта, без адреса: на построенных русскими домах в те годы не значилось ни номера, ни названия улицы…
Свобода была, а вот Родины не было… Да и землю могли отобрать: крупными наделами земли в Синьцзяне, еще со времен Чингисхана, владели только монгольские князья.
Казаки пели пронзительно-грустную, протяжную песню, от которой слезы наворачивались на глаза не только у Елизаветы Павловны, но и у самого Константина Петровича:
Проснется день красы моёй,Украшен, а он Богом свет.Я вижу море, море, ай, и небеса,Но Родины моей здесь нет.Ай, но Родины моей здесь нет,Отцовский дом спокинул я,Травою стежка зарастет,Собачка, вернай Шарик мой,Залает, а он у ворот.Собачка, верный, верный, а он мой зверок,Залает у моих ворот.Заноет сердце, сердце, оно загрустит.Не быть мне в той, в той стране родной.Не быть мне в той стране родной,В которой был я зарожден,А быть мне в той, той стране чужой,В которой мальчик был сужден…