Полынь скитаний
Шрифт:
«В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань…»
Но вернемся из Харбина в Синьцзян, отгороженный пустыней от остальной территории Китая.
В 1931 году, когда Вера Константиновна и Григорий Михайлович строили планы на счастливую жизнь в Харбине, восстали дунгане – мусульмане Синьцзяна, и теперь жизнь каждого из мирных жителей этих мест висела на волоске. Восстание началось в Хами и перекинулось на юг до Кашгара и на северо-запад до Кульджи. Общая численность конных дунганских повстанцев составила около десяти тысяч человек. Они были вооружены тесаками, а не саблями, как принято в кавалерии, и сопровождали свое наступление страшным кровопролитием
«Неверными», или «нечистыми», дунгане считали как китайцев, так и русских – всех, кто ел свинину. Убийство «неверных», как исполнение священного завета, не считалось у них грехом. Издеваясь над попавшими в плен, дунгане сдирали с живых людей кожу, вытягивали внутренности, развешивали их по кустарникам и заборам для устрашения врагов.
Китай помнил подобное в 1862–1869 годах: тогда дунгане тоже вырезали «неверных», не щадя ни женщин, ни детей, поднимая на копья даже грудных младенцев. Погибли по разным оценкам от десяти до пятнадцати миллионов человек. Нынешнее восстание также грозило стать катастрофой для Синьцзяна.
Вот тогда-то и пригодились здесь белые, которые были храбрыми, умелыми воинами. В отличие от белых офицеров, в большинстве своем людей чести, китайские офицеры часто оказывались нечисты на руку, любили торговать и даже во время военных действий искали для себя источники выгоды. Солдаты-китайцы – бывшие мирные земледельцы – были плохо организованы, не имели ни выучки, ни хорошего оружия.
В китайской армии обычным делом считалось наказание палками для всех чинов, а пайки были настолько маленькими, что голодали и солдаты, и офицеры. В таких условиях процветало дезертирство, и даже ворота китайских воинских частей закрывались на ночь не из опасения противника, а дабы часовые не разбежались по домам.
Генерал-губернатор Синьцзяна Шэн Шицай, именуемый королем Синьцзяна, объявил себя другом советской власти и поборником марксизма, вступил в ВКП(б) и управлял округом вполне в русле традиций советских чекистов: в годы его правления самым любимым инвентарем местных судей и начальников полиции были плетки для битья по щекам, палки для битья по бедрам, колотушки для битья по щиколоткам, колодки для зажима ног, станки для зажатия голеней и инструменты для прибивания за ухо к стене.
Начальник одного из уездов Синьцзяна даже аккуратно развесил все эти орудия на стене под портретами Шэн Шицая и Сталина, прокомментировав свою наглядную агитацию: «С этим народом без палки никак нельзя».
В итоге в Синьцзяне говорили, что пятьдесят русских казаков, бывших защитников царя и Отечества, воюют лучше, чем пятьсот китайских солдат. Хорошо знали об этом хунхузы – китайские разбойники, которые, завидев папахи казаков, дружно разбегались с истошным криком: «Ламоза!» [30]
Оренбургские казаки на верблюдах
За свое согласие принять участие в подавлении восстания белые потребовали у китайцев официально выделить им земельные наделы, а также открыть начальные русские школы и гимназию в Урумчи. Китайцы очень быстро согласились на все требования, и белые молниеносно собрали четыре конных полка численностью от пятисот до тысячи бойцов каждый.
30
Лохматая шапка (кит.).
Москва также не сидела
Вера Константиновна ждала ребенка, но ее супруг, Григорий Михайлович Иванов, не мог остаться в стороне от военных действий. Он возглавил один из полков, сформированный в Чугучаке, всего в двадцати километрах от советской границы. Первенец Григория и Верочки, дочка Маргарита, родилась, когда ее отец воевал с дунганами.
Кадровый офицер, Григорий Михайлович, как и другие белые офицеры, прекрасно знал устав царской армии. Строжайшая дисциплина в их полках строилась на основе этого устава. За дисциплинарные нарушения и преступления полагались строгие наказания: за грабеж – расстрел, за мелкие нарушения – порка плетями. На вооружении, кроме обычных сабель, белые имели десятизарядные английские или пятизарядные японские винтовки. Пуля из японской винтовки пробивала стекло навылет, не раскалывая его.
Выучка и храбрость белых офицеров, оренбургских и семиреченских казаков, прошедших через горнило двух войн, не шла ни в какое сравнение с подготовкой повстанцев и мародеров. К 1934 году в результате боев с русскими полками мятежные дунгане были разбиты и оттеснены на юг, за Урумчи, предводитель восставших бежал.
Погибших русских было немного. Среди них, к несчастью, оказался юный Сергей Дубровин, сражавшийся вместе с Григорием Михайловичем. Его героическая гибель стала страшным ударом для всех Дубровиных.
О подобных Сергею русских воинах писал горькие строки Николай Туроверов:
Точно жемчуг в черной оправе,Будто шелест бурьянов сухих, —Это память о воинской славе,О соратниках мертвых моих.Будто ветер, в ладонях взвесив,Раскидал по степи семена:Имена Ты их, Господи, веси —Я не знаю их имена.Китайские власти определили русским участникам войны паек: полтора пуда муки на каждого члена семьи. Это стало огромным подспорьем. Также китайцы приняли решение выделить русским воинам земельные наделы. Это было неслыханно: беженцы из Советской России обзаводились собственной землей в Китае. Однако оказалось, что сделать это не так просто: земли находились в собственности монгольских князей и прочей знати.
В 1934 году в Кульджу приехали правительственные чиновники, которые вежливо, в соответствии со всеми правилами китайской дипломатии, обратились к князьям с просьбой поделиться землей. Князья поделились, причем довольно щедро – десять гектаров на каждого русского участника Дунганской войны.
Русские очень быстро стали поднимать хозяйства, где в конюшнях красовались гладкими боками несколько лошадок, а в коровниках мычали больше десятка удоистых коров! Впервые появились бесплатные русские двухклассные школы.
Казаки
Григорию и Верочке было даровано короткое семейное счастье. Они все еще мечтали о Харбине, но как пускаться в такую дальнюю дорогу с крошкой-Риточкой? К тому же Вера Константиновна опять носила под сердцем дитя и не хотела никуда уезжать от отца, Константина Петровича, опытного доктора.