Полюбить Джоконду

Соловьева Анастасия

— Мотаю. — Мне было трудно гнаться за двумя зайцами — рисовать и кумекать про какой-то госпиталь.

— А в состоянии болезни и голода человек готов отдать все за насыщение и исцеление. — Глинская, мечтательно запрокинув голову, глядела на тени на потолке. — Моя бабка, между прочим, тоже блокадница. Такие кошмары рассказывала!

— Может, ты и к фонду имеешь отношение? — пошутил я.

— А чем плох фонд? — усмехнулась Глинская. — Вот ты, скажем, на что убьешь эту прекрасную ночь? На угождение холопским претензиям! А на что ты вообще тратишь свою жизнь? Да на то же самое! У тебя талант. Ты всю жизнь

учился. И для чего? Чтобы послушно вставать в стойку «что угодно» перед очередным быдлом?! Да они все, вместе взятые, не стоят твоего мизинца!

— Что ты предлагаешь?

— Себя… Я давно собиралась тебе сказать… — вдруг быстро заговорила она, — ты нужен мне. А не им! Я больше не могу с тобой расставаться! Не могу… Что ты молчишь? Говори же! Я молчал.

— Мы не расстанемся больше? Ну скажи — нет. Скажи!.. — молила она.

— Не надо сейчас об этом, Аня… — попросил я.

Глинская вновь откинулась в кресле и медленно себе самой сказала:

И голос был сладок, и луч был тонок, Но только высоко, у Царских Врат, Причастный Тайнам, — плакал ребенок О том, что никто не придет назад… [6]

6

А. Блок. «Девушка пела в церковном хоре».

— Нет, Саша, ты мой! — спокойно добавила она. — И только мой! Ты сам поймешь это. Я нужна тебе.

— Ань!

— Помнишь, я рассказывала тебе, что у меня бывает много дел интимного характера? Жена ревнует мужа, муж — жену? Так вот, я убедилась вполне, что люди всегда сходятся и живут с людьми случайными, ненужными. Отсюда вся эта глупая ревность, вообще — неудовлетворенность. И они просто срывают зло друг на друге. А мы будем вместе…

Глинская свернулась с ногами в кресле и затихла.

Кончилась ночь. Глинская уехала на «Черную речку». Я доделал и отослал проект. Губанов сразу перезвонил:

— Спасибо, Алексан Василич. Ты только сейчас не отходи от телефона. Я мигом! Он уже звонил! Блиномес этот…

Я прошелся по квартире, разминая затекшую спину. Потом прилег на неразобранную постель, положив телефон рядом на подушку, и уснул.

Разбудила меня веселая губановская трель.

— Подписал пока! Ну, Алексан Василич, скорее теперь приезжай! Макар ходит как туча и про тебя спрашивает. Я сказал, что ты уже в пути.

— К вечеру буду, — бросил я и стал собираться в дорогу.

Перед отъездом мне хотелось хотя бы услышать голос Лизы.

— Через час мы идем в Русский музей, — тихо вздохнула она.

Успею заехать к себе в гостиницу, потом в музей, решил я. А оттуда сразу на вокзал.

Я поспешно оделся и быстро подошел к запертой входной двери. Черт! Совсем забыл! Кинулся звонить Глинской.

— Сейчас буду, — лаконично ответила она.

Я сел в коридоре и начал ждать.

Глинская явилась, когда я уже перестал надеяться — через полчаса.

— Ты куда?

— В Русский музей!

— К чему

такая спешка? Поедим и вместе сходим, — объявила она, закрывая дверь.

— Нет. Оттуда я сразу — в Москву.

— Подожди. Послушай, что я узнала. Пойдем…

На кухне она не спеша поставила чайник, выложила свертки с продуктами.

— Я спешу на поезд!

— Во сколько же он отходит? — ехидно поинтересовалась Глинская.

— Я ребят еще хотел проведать.

— Вот про ребят и слушай. — Она метнула на стол, как игральную карту, Гришкину фотографию. — С этой фоткой я обошла всех Марининых соседей. И никто ничего… Я уже собралась уходить, спустилась вниз. А там бабуля газетку вынимает из ящика. Я ей фотку… И представляешь? Она видела нашего Гришуню несколько раз этим летом, когда на лавочке у подъезда сидела. К кому Гришуня ходил, она, впрочем, не знает. Но тут уж легко догадаться.

— Значит, — сообразил я, — его двойник посещал Марину. И она ему, то есть Гришке…

— …оставила завещание, — кивнула Глинская.

Я выскочил из квартиры.

Глава 18

Мы уже третий день жили в Петербурге. Вечерами ходили в театры, ужинали в ресторане гостиницы и где-то в начале второго возвращались к себе. В общем, действовали согласно инструкции, которую я получила вскоре по приезде. У стойки портье со мной заговорил худой невзрачный мужчина лет пятидесяти. В его тоне улавливалось недовольство и даже угроза:

— Нечего в номере отсиживаться!

— Мы только ночью приехали, устали.

— Ты здесь не на отдыхе! — Серые глаза блеснули крещенским холодом. — В музей сейчас идите.

— В какой?

— Музеев тут до… — Он выругался. — Вечером в клуб ночной или в ресторан.

— Зачем? — решилась уточнить я.

— Чё зачем? Зачем люди в ресторан ходят?!

— И все? Только за этим?

— Пока за этим. Дальше — узнаешь! Делай что говорят!

Дослушав его речь, я вышла из гостиницы. Гришка ждал у подъезда.

— Сейчас в музей пойдем!

— Пойдем. — Он очень обрадовался. — А в какой? Пойдем в Русский музей!

— В Эрмитаж! — распорядилась я, сдерживаясь из последних сил. Мне было безразлично, куда идти, но эта его детская радость… эта непосредственность в сочетании с дурацкой беспомощностью… Неужели он не видит, до чего раздражает меня?! — Ты слышишь, мы идем в Эрмитаж!

— В Эрмитаж тоже подходит, — отозвался Гришка.

— А вечером в ночной бар со стриптизом! — Мне захотелось испортить ему настроение.

— Ну, если ты так хочешь…

В забегаловке на углу Невского мы сжевали по холодной котлете и выпили по чашке коричневатой бурды, гордо названной в меню «кофе», а в действительности не имеющей к этому благородному напитку ни малейшего отношения, и отправились на поиски Эрмитажа.

Нашли-то мы его без особых проблем, только дальше-то что? Даже в это постпраздничное время нам целых полчаса пришлось стоять в очереди на холодном ветру. Я озверела окончательно.

Хорошо бы сейчас оказаться в номере, полежать на широкой двуспальной кровати. Никогда у меня не было такой, а в последнее время я вообще ютилась на кушетке в кухне! В отеле Гришка уступил мне спальню, а сам обосновался в гостиной.