Полюс капитана Скотта
Шрифт:
Оказалось, что Уилсон был одним из первых читателей его книги «Путешествие на „Дискавери“», которой доктор восхищался и которую всячески рекламировал в кругу своих друзей и знакомых. Стоит ли удивляться, что теперь был уверен: на самом деле, капитан трудится не над какими-то там дневниковыми записями, а сразу над книгой. Однажды он так и спросил Роберта:
— Следует полагать, что эту книгу вы назовете «Хроника полярного странника»?
— Увы, это еще не книга. Но название уже принимается.
— Вы действительно готовы назвать так свою книгу?! — искренне возрадовался доктор.
— А
— Не гневите своего небесного покровителя, капитан. Вашим «Путешествием на „Дискавери“» я зачитывался с таким же интересом, с каким в свое время зачитывался «Робинзоном Крузо». И не я один, таких романтиков было и еще будут тысячи.
— Вот именно: «романтиков», — уточнил Скотт. — Их всегда хватало.
— Не впервые слышу, как о романтиках вы отзываетесь с нескрываемой иронией, капитан. И всякий раз удивляюсь этому.
— Точнее было бы сказать: «С сарказмом…»
— На такое определение я конечно же не решился бы. Но даже ваша ирония меня удивляет. Можно подумать, что вы и в самом деле недолюбливаете романтиков за их… романтизм.
— А ничего удивительного: действительно недолюбливаю, — пожал плечами Скотт.
— Но ведь вы же сами их порождаете! — удивленно воскликнул Уилсон. — Своей книгой, своими путешествиями и открытиями. Своим бесстрашием, наконец.
Скотт задумался, вновь пожал плечами и неохотно согласился:
— Впрочем, кто знает? Возможно, вы правы: порождаю. Поскольку вся моя жизнь, так или иначе, а соткана из этой самой «романтики».
— Значит, я все-таки не ошибался.
— …Хотя всегда недолюбливал романтиков, противопоставляя им людей дела и долга. Потому я себя отношу к этим людям — фанатично преданным своему делу и долгу.
33
Выбравшись утром из палатки, чтобы покормить собак, Дмитрий увидел, что метель немного улеглась, однако по-прежнему шел густой снег, и пространство вокруг было скрыто от глаз серой пеленой тумана. Он попытался найти след, который бы вел на юг, навстречу группе Скотта, и обнаружил, что его почти не видно. Более или менее четко просматривался он лишь на северо-запад, откуда они с англичанином несколько дней назад прибыли.
Увлекшись, Дмитрий не заметил, как из палатки выбрался и Эпсли. Англичанин тоже сначала осмотрел следы, затем с минуту философски осматривал низкое, серое поднебесье, все больше убеждаясь в том, что в ближайшие часы ждать прояснения бессмысленно.
— Мы идем на юг? — спросил Гирёв, прекрасно понимая при этом, что идти на юг сейчас нельзя.
— Даже если группа Скотта приближается, при таком тумане и снегопаде мы можем разминуться, находясь в пятидесяти шагах друг от друга. Вы, каюр, согласны с этим?
— Разминуться, понятное дело, можно, — пробубнил Дмитрий. — У нас, на Сахалине, было много случаев,
— То есть вы осознаете всю бессмысленность вашего вчерашнего стремления идти на юг? Только не лукавьте и не пытайтесь выглядеть гуманистом в тех случаях, в каких это к лицу разве что полярнику, не обладающему ни опытом, ни разумом.
Гирёв понимал, что в эти минуты англичанин пытается подстраховаться, дабы со временем в глазах полярников, оставшихся на базе, не выглядеть трусом, отказавшимся от попытки спасти группу Скотта ради собственного спасения. Однако возразить ему было нечего.
— Понимаю, профессор, понимаю.
— В таком случае договариваемся, что решение не идти дальше на юг было нашим общим.
— Подтверждаю, общим. Тогда что же, прямо сейчас уходим в сторону базы?
Черри-Гаррард молча докурил трубку, выбил ее о борт саней и зычным унтер-офицерским голосом проговорил:
— Как командир группы, принимаю такое решение. Мы остаемся здесь еще на двое суток.
— Значит, все-таки остаемся?! — был поражен логикой его решения каюр. — Но ведь только что…
— Только что я выступал против нашего дальнейшего продвижения на юг, понимая, что, если вас не остановить, вы потребуете идти к полюсу. Теперь же наши действия таковы: если группа капитана не появляется, мы уходим на северо-запад, спасая теперь уже самих себя от совершенно бессмысленной гибели.
Двое суток спустя, в то время, пока Дмитрий кормил лаек и готовил упряжку к походу, Эпсли прошел на лыжах около полумили на юг, чтобы подняться на возвышающийся там холм. Небо окончательно прояснилось, даже выглянуло солнце, но, сколько англичанин ни всматривался в заснеженную даль, сколько ни осматривал пространство на запад и восток от холма, никаких признаков жизни обнаружить так и не сумел. Оставив на складе записку для капитана Скотта с описанием ситуации, в которую попала его вспомогательная группа, Черри-Гаррард подсел на задок саней и скомандовал:
— На север, каюр! На спасительную базу! И да помогут нам духи этого бездушного континента!
Теперь, отступая перед беспощадностью этой «мертвой страны мертвых», молодые полярники, как никогда раньше, со всей возможной ясностью, осознавали: оставаясь холодной и безразличной к человеческим помыслам и страстям, Антарктида, эта ледяная пустыня, способна была дарить жизнь только тем людям, у которых хватало силы, воли и мужества отстоять её в неравной, погибельной борьбе.
…Полярники поднялись на увенчанную высоким гурием возвышенность и обессиленно попадали у его подножия. Казалось, уже никакая сила не способна была поднять их, ибо всему есть предел; тем более, что предел их собственных сил настал уже, как минимум, двое суток назад.
Приученные к тому, что возле каждого гурия их каюры устраивают небольшой привал, собаки тоже остановились, но вдруг вожак радостно взвизгнул, взвыл и попытался в одиночку потащить нарты дальше. А спустя еще несколько мгновений вся упряжка вновь уперлась искалеченными лапами в твердый наст, сорвала сани с места и, к величайшему удивлению Гирёва, скрылась где-то в низине.