Помечтай немножко
Шрифт:
— Ты так ничего и не нашла в Библии, верно?
— Не нашла. — По голосу Рэчел чувствовалось, что она еще не справилась с новым разочарованием. — Но там очень много текста подчеркнуто и повсюду на полях пометки. Я проштудирую ее страницу за страницей и наверняка найду где-нибудь ключ.
— Тебе никогда ничего не дается легко, правда, Рэч?
Она устала и измучилась. Энергия, прилив которой она ощущала днем благодаря надеждам, возлагаемым на Библию Дуэйна, иссякла. Когда Рэчел читала старые, давно знакомые строфы, в душе ее шевелилось какое-то смутное беспокойство.
У Рэчел защипало в глазах.
— Не будь сентиментальным, Боннер, — сказала она, борясь с подступающими слезами. — Не надо меня жалеть. Со всем остальным я могу справиться, а вот с этим вряд ли.
— Ладно, милая, — сказал Гейб, обнимая ее одной рукой за плечо. — Пожалуй, мне в самом деле лучше тебя избить, чем пожалеть.
Милая. Сегодня он уже не первый раз назвал ее так. В самом ли деле это слово отражало его отношение к ней?
Рэчел прислонилась к его плечу и решила, что пора сказать себе самой правду: она полюбила Гейба Боннера. Конечно, можно пытаться это отрицать, но это было бы бессмысленно.
Ее чувства к Гейбу были совершенно иными, нежели к Дуэйну. В ее любви к преподобному Сноупсу странным, нездоровым образом сливались слепое обожание, направленное на человека, который в глазах других был героем, выдающейся личностью, и желание молодой девушки иметь доброго, мудрого отца. Теперь же сердце Рэчел наполняла глубокая, зрелая любовь. Она любила Гейба, видя все его недостатки точно так же, как и свои. Она прекрасно понимала и то, что у ее отношений с Гейбом Боннером не может быть будущего. Гейб по-прежнему любил свою погибшую жену и, что было еще больнее, испытывал неприязнь к сыну Рэчел.
Враждебность между Гейбом и Эдвардом с каждым днем лишь усиливалась, и Рэчел не знала, как тут что-то поправить. Она не могла приказать Гейбу изменить отношение к мальчику.
Рэчел устала и чувствовала себя буквально раздавленной очередной неудачей. Гейб был прав: ей никогда и ничего не давалось легко.
— Постарайся не ругаться при Эдварде, ладно? — попросила она.
— У меня случайно вырвалось. — Гейб посмотрел на темные кроны деревьев по краю лужайки перед домом. — Ты знаешь, Рэчел, он славный паренек и все такое, но, пожалуй, тебе надо добиваться, чтобы он был немножко потверже, посамостоятельнее, что ли.
— Хорошо, завтра же с утра я начну давать ему уроки ругани.
— Да нет, я не об этом… Вот, к примеру, этот плюшевый кролик, которого он повсюду с собой таскает. Ведь парню уже шестой год. Другие дети, наверное, смеются над ним.
— Эдвард говорит, что, когда он в школе, он держит его в норке, то есть в ранце.
— И все-таки он уже большой для таких игрушек.
— А у Джейми разве не было чего-нибудь подобного?
Гейб мгновенно окаменел. Рэчел поняла, что зашла на запретную территорию, — Гейб мог говорить о своей жене, но никак не о сыне.
— Ну, не в пятилетнем же возрасте.
— Что ж, прости, что Эдвард в свои пять лет недостаточно смел на твой вкус. Все, что с ним происходило в последнее время, поубавило ему отваги
— А что с ним было?
— Пневмония. — Рэчел провела пальцем по тесьме, которой был обшит карман платья. Подавленное настроение, которое воцарилось в ее душе в тот момент, когда она поняла, что Библия Дуэйна не даст ей никакого ключа, угнетало ее. — Он еле выкарабкался. Был момент, когда мне показалось, что он вообще не выживет. Это было ужасно.
— Прости.
Разговор об Эдварде лишь расширил разделявшую их пропасть, хотя Рэчел знала: Гейбу не меньше, чем ей, хотелось ликвидировать ее.
— Пошли спать, Рэчел.
Она посмотрела Гейбу в глаза, и ей даже в голову не пришло возразить. Он взял ее за руку и повел в дом.
Старую кровать заливал лунный свет. Луна затопила серебром белые простыни, золотыми бликами играла на волосах Рэчел, ощущающей на себе тяжесть обнаженного тела Гейба. Сила его желания пугала его самого. Он был молчаливым, сдержанным мужчиной, за последние годы жизни твердо усвоившим, что одиночество для него — лучшее лекарство. Однако Рэчел изменила и это. Она подталкивала его к чему-то такому, к чему он был еще не готов.
Рэчел занималась любовью так самозабвенно, что Гейбу порой трудно было контролировать себя. Иногда он даже боялся причинить ей боль.
Подняв ее руки вверх, Гейб сжал ее запястья, зная, что ощущение собственной беспомощности заставляет Рэчел совершенно терять голову. Как только он это сделал, из ее груди тотчас же начали вырываться стоны.
Правда, теперь он мог только одной рукой сжимать ее грудь, ласкать набухшие соски. Он провел пальцами по внутренней стороне ее бедер, ощутив на своей коже горячую влагу. Это было замечательное ощущение, и Гейб поразился тому, как он мог забыть обо всем этом, как позволил терзавшим сознание воспоминаниям лишить его этой радости.
Стоны Рэчел доводили его до исступления. Она попыталась освободить руки, но делала это недостаточно решительно, и он не стал разжимать пальцы, а вонзил палец свободной руки в ее лоно. Рэчел громко вскрикнула.
Не в силах больше терпеть, Гейб мощным толчком вошел в нее.
— Да, — прошептала она.
Он прильнул губами к ее губам, коснувшись зубами ее зубов, ощущая своим языком ее горячий, требовательный язык. На несколько кратких мгновений Гейб отпустил, ее руки, а затем их пальцы крепко сплелись.
Рэчел обняла ногами его бедра, и буквально через несколько секунд по телу ее прошла волна наслаждения. Для Гейба в эту секунду не существовало ничего, кроме женщины, сладко стонущей в его объятиях, лунного света, запахов лета и легкого ветерка, который, проникая в комнату сквозь открытое окно, овевал их разгоряченные тела.
Ему наконец удалось, хотя бы на короткое время, забыть обо всем, что его терзало и тревожило.
Когда Гейб пришел в себя, ему было так хорошо, что он решил полежать не двигаясь еще немного. Простыня туго обернулась вокруг его бедер и ног Рэчел. Он прижался губами к ее шее и закрыл глаза.