Помещик Пушкин
Шрифт:
Эти фразы точно рисуют положение Пушкина в деле управления имением. Он имел слабость принять дела, и отказаться у него не хватило решительности.
Осенью 1834 года Пушкин был в Болдине (13 сентября он приехал, а 15 октября он был уже в Петербурге). Здесь Пушкину опять пришлось выступить в роли помещика. В письме к жене от 15 сентября Пушкин рассказывает о своей встрече с крестьянами: «Сейчас у меня были мужики с челобитьем, и с ними принужден был я хитрить, но эти, наверное, меня перехитрят, хотя я сделался ужасным политиком…» А в дневнике Пушкин записал: «съездил в нижегородскую деревню, где управители меня морочили — а я перед ними шарлатанил, и, кажется, неудачно». Управители — Пеньковский и Калашников: весной 1834 года, будучи в Петербурге, Пушкин хотел отделаться от того и другого, но кончил тем, что оставил обоих. Пеньковскому он дал доверенность. Любопытно, что, совпадая почти текстуально с доверенностью, выданной Сергеем Львовичем, документ, подписанный Александром Сергеевичем, содержит существенное изменение. Сергей Львович
Это изменение нельзя считать формальным; оно соответствовало, как увидим дальше, принципиальным взглядам Пушкина.
Доверенность Пеньковскому подписана Пушкиным 20 ноября и явлена в первом департаменте С.-Петербургской Палаты гражданского суда 22 ноября 1834 года. Но еще до выдачи доверенности Пушкин, очевидно, во время пребывания в Болдине, столковался с Пеньковским о размерах его вознаграждения. 30 октября Пушкин подписал соглашение, позволяю себе привести его полностью.
Любопытный памятник помещичьего хозяйства, он тоже содержит одно чисто «пушкинское» изменение: «В 1834 году октября 30 дня мною ниже подписавшимся назначается управителю по данной мною Доверенности на село Болдино и сельцо Кистенево Иосифу Матвееву Пеньковскому жалованья в год одну тысячу рублей ходячей монетой, дозволяется держать пару лошадей собственных и для оных сена и овса двадцать четыре четверти — Ординарий — Ржи четыре четверти, Ячменя по три четверти, Муки крупичатой шесть пудов, Круп рисовых десять фунтов, Манных пятнадцать фунтов, Соли три пуда, Говядины восемь пудов, Свинины три пуда, Коровьего масла три пуда, Индеек десять, Гусей пятнадцать, Уток двадцать, Кур тридцать, Телят четыре, Баранов пять, Поросят десять, Яиц четыреста, Свечей сальных два пуда двадцать фунтов, Вина пенного шесть ведер. В разъездах расходы мои, если по собственному моему делу, если же по каким другим делам, касающимся лично одних крестьян, тогда нащет вотчины, угощения приезжим по должности Чиновникам делать умеренные. Александр Пушкин».
Умеренные угощения — тоже принципиальная установка хозяйственника Пушкина. Угощения, действительно, были неизбывным злом помещичьего и крестьянского быта. Когда он вписывал строки об угощении в соглашение об окладе Пеньковского, он только вспоминал болдинские «книги, учиненные для записывания расходу мирских денег». Несомненно, он просматривал в вотчинном архиве немудрые записи этих книг. Одна из таких книг воспроизводится в приложении. Замечательный памятник крепостного быта! Просматриваешь книгу и вспоминаешь знаменитое щедринское жизнеописание купца Парамонова. «Приезжал чиновник из губернии для ревизии — дадено 7000 руб.; попу Никите сантуринского — 12 руб.; проезжал немецкий прынец, дадено 6200 руб.» и т. д. Возможно, что прототипом жизнеописания явились такие же книги расхода мирских денег.
Кто только не делал интервенций на Болдино, и решительно все интервенты получали угощение и дары! Чаще всего «приезжал солдат» из Лукоянства. Приезды солдат отразились в книге так: «Приезжал с приказом — про него вина 44 коп.; приезжал с приказом чтобы везли ямские деньги — издержано вина 44 коп.; приезжал с приказом подавать сведения об урожае — ему дано 30 коп.; приезжал, посылал народ на розыскания — про него 44 коп.; приезжал с платежом десятских денег — ему дано деньгами 40 коп., про него вина 44 коп.».
Когда приезжали приказные, суммы увеличивались: «Приезжали два приказных, отбирали подписки и с принуждением о наставлении на дорогах вешек — деньгами 2 руб., вина 44 коп.»! Приезжали кредиторы, у которых общество занимало деньги для оплаты подушных и других казенных повинностей: за пожданье им платили проценты, угощали водкой, ерофеичем, одаривали ведром вина. Главным кредитором был кистеневский барин Петр Львович. Его чествовали особо: так на Спаса «куплено яблоков на поздравление Государя Петра Львовича и Пелагеи Якимовны (Петр Львович был холост) с праздником — 4 руб. 70 коп.».
Но подарки становились крупными, когда дело доходило до исправника. «По приказу мира подарено исправнику за канавы на большой дороге по 25 коп. с души, всего 138 р. 25 к.». Это уже серьезная взятка. Крестьяне, очевидно, отделались от тяжелой дорожной повинности по рытью канав. Но деньгами от исправника не отделаться; тут же: «исправнику сахару голова — 18 руб.» или «исправнику орехов четверка — 1 р. 50 к.». За исправником и секретарь — «секретарю Полянскому об канавах — 20 руб.» — Еще одна запись, которую можно было бы счесть юмористической, если бы в действительности она не была строго фактической: «Проезжал исправник Блаватской, подумал мертвое тело (стоит подчеркнуть деликатное выражение — «подумал мертвое тело»), подарено на всю команду деньгами — 35 руб., вина и водки для них — 5 руб., из Лукоянова привезен штоф — 3,50, рыбы и меду — 3,50». Известно, какой волокитой сопровождалось открытие мертвого тела на крестьянской земле и какое раздолье
Так, в этих записях, возникает перед нами бесхитростная, рабья жизнь захолустного крепостного села.
О Пеньковском надо сказать, что он оказался дельным управляющим и во всяком случае задержал падение поместий Пушкиных. В 1835 году он отговорил Сергея Львовича от продажи Болдина, за что Пушкин выражал ему признательность в письме от 14 июня 1836 года: «Очень благодарен вам за ваши попечения о нашем имении. Знаю, что в прошлом году вы остановили Батюшку в его намерении продать это имение и тем лишить, если не меня, то детей моих последнего верного куска хлеба. Будьте уверены, что я никогда этого не забуду». Он пришелся по нраву и Сергею Львовичу: «никто меня в жизни столько не успокаивал, как вы», — говорил он Пеньковскому. Сергей Львович изволил даже крестить дочку Пеньковского и в благодарность за попечения о своей особе подарил ему девочку или, выражаясь официальным языком, передал ему в вечное и потомственное владение свою крепостную Пелагею Семенову.
В остатках вотчинного архива с. Болдина сохранилась за 1833–1834 годы «памятная» книга, куда сам управляющий и конторщики заносили достопримечательные события и факты болдинской подневольной жизни. Записи любопытны не только как свидетельство об управлении имением Пушкина, но и как памятник крепостного быта. В этой книге читаем запись: «корова отелилась, родился бычок», а рядом важный административный указ: «Я по вступлении моем в управление в село Болдино по данной мне доверенности г. С. Л. Пушкина нашел ослушным: против моих приказаний и недостойным исправлять должность бурмистра Игн. Сем. Сягина, при собрании всех стариков устраняю его от должности…». Тут записаны и остальные назначения: в хлебные старосты, бурмистры и т. д. Столь же обычным являются записи о расправах: «Кистеневский крестьянин Вас. Игнатов просил на кистеневского земского Гавр. Алексеева, что насильно перевязал овец (за долг) и прибил женщин, одной женщине разорвал рот. Решено Гавр. Алексеева лишить иску, за побои наказан розгами 20 ударов».
Еще запись о применении желез к Якову Семенову, бегавшему от солдатчины и месяц скрывавшемуся. Перед тем, как он был поставлен на суд перед собранием стариков, он был в железах, и из оных выпущен Михаилом Ивановичем Калашниковым. Решено дать 25 ударов розгами. Еще повседневный случай: «Ефим Захаров принимал в свой дом азовских воров — ослушался по приказанию моему дабы явиться из кабака в судную — мною лично был замечен с азовскими ворами в кабаке пьянствующего и украл тулуп у кистеневского крестьянина» и т. д. Наказан 50 ударами розгами. А вот еще ослушник Тимофей Пядышев, тоже не явился из кабака в судную, решено было наказать его 40 ударами, но он был прощен за «вызнание о многих вещах им же в воровстве прошедшем, — и он же доказал на бывшего бурмистра Игната Семенова, что из-под колосников рожь крал и привозил в собственный дом, а рижник Кирей за шубу давал ему, Пядышеву, барского овса 4 четверки».
Вот оно, пушкинское хозяйство! Ну, и так далее. Все эти записи — реальный комментарий к отрывку из «Истории села Горюхина»: «Посадил окаянный приказчик Антона Тимофеева в железы — а старик Тимофей сына откупил за 100 руб.; а приказчик заковал Петрушку Еремеева, и того откупил отец за 68 руб., и хотел окаянный сковать Леху Тарасова, но тот бежал в лес — и приказчик о том вельми крушился и свирепствовал во словесах — а отвезли в город и отдали в рекруты Ваньку-пьяницу».
Особое место занимают записи о рекрутском наборе. В ноябре 1833 года болдинская экономия назначила в солдаты семь человек. Против первых четырех фамилий в списке пометки «вор», а физические характеристики такие: Ефим Захаров — течет с ушей, Пядышев — рана в ноге, Кандалов — желтью болен, Ананьин — палец на левой руке крюком. Только два без особых патологических примет, а из них Сягин («чист») сбежал, очевидно, по дороге в Арзамас, от отдатчика. Целая система поставки рекрут государству! И эту систему — защищал Пушкин. Напомню особенный пункт в доверенности, выданной им Пеньковскому, и приведу характерные рассуждения по этому поводу из «Мыслей на дороге»: «Власть помещиков, в том виде, как она теперь существует, необходима для рекрутского набора. Без нее правительство в губерниях не могло бы собрать и десятой доли требуемого числа рекрутов. Вот одна из тысячи причин, повелевающих нам присутствовать в наших поместьях, а не разоряться в столицах под предлогом усердия к службе, но в самом деле из единой любви к рассеянности и чинам. Очередь, которой придерживаются некоторые помещики-филантропы, не должна существовать, пока существуют наши дворянские права. Лучше употребить сии права в пользу наших крестьян и, удаляя из среды их вредных негодяев, людей, заслуживших тяжкое наказание и проч., делать из них полезных членов обществу. Безрассудно жертвовать хорошим крестьянином, трудолюбивым, добрым отцом семейства, а щадить вора и пьяницу обнищалого, из уважения к какому-то правилу, самовольно нами признанному. И что значит эта жалкая пародия законности!»