Помещик Пушкин
Шрифт:
Стремления помещиков сдавать негодных рекрутов обратили внимание правительства. Министр внутренних дел 11 июня 1836 года издал особый циркуляр по этому поводу. «Государь император, замечая, что при рекрутских наборах весьма часто представляются рекруты с явными недостатками, повелеть соизволил, дабы министр внутренних дел подтвердил циркуляром по гражданскому ведомству о той ответственности и взысканиях, коим подвергают себя по силе рекрутского устава виновные в представлении приему таковых рекрут, недостатки имеющих». Этот циркуляр лукояновский предводитель дворянства сообщил к сведению помещиков своего уезда, а за их отсутствием их управляющих и вотчинных начальников. Был прислан циркуляр и в болдинскую вотчинную контору (26 июля 1837 года, № 118).
Пушкин знал болдинскую действительность, нищенский рабский быт разоренных имений Пушкиных, и поэтому грустным памятником резкого несоответствия жизненной правде является изображение крепостного мужика в сравнении с английским рабочим в тех же «Мыслях на дороге», изображение, дающее повод говорить о защите крепостных устоев. «Прочтите жалобы английских фабричных работников: волоса встанут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с
В своих имениях Пушкин не мог найти подтверждения благополучному состоянию мужика. В наших руках — надворные описи кистеневских мужиков, мы уже приводили общие итоги; в частности, были мужицкие семьи — бездомные, бескоровные, безлошадные (на 96 семейных единиц — 79 лошадей, 86 коров). Действительно, в своей публицистике, которая, несмотря на все компромиссы, не увидела света, Пушкин перегнул, и даже слишком.
Управление имениями увлекало внимание Пушкина по двум направлениям, соответственно двум функциям управительской деятельности — функции собирания, накопления и функции распределения. Поэт и художник, Пушкин должен был разбрасываться на две стороны: в сторону болдинских и кистеневских мужиков и в сторону алчных родственников — родителей, брата, сестры с мужем. Как помещик, Пушкин не выделился из круга среднедворянского, даже чуть ниже среднего. Так вели свое хозяйство сотни и тысячи дворян, уже не сидевших на земле, оторвавшихся от нее, отдавшихся в руки управителей. Сам Пушкин в своих статьях восклицал патетически, что благосостояние крестьян тесно связано с пользою помещиков; в этом ему вторил его лицейский товарищ, человек совсем иного склада, барон М. А. Корф. «При существующем положении нашего гражданского устройства, необходимо, чтоб помещичья власть обращена была единственно на благо своих крепостных; злоупотребление же сей власти влечет за собою унижение благородного звания и может привесть к пагубнейшим последствиям».
В действительности для разнопоместного дворянина, по классовому недальновидного, на первом плане стояли вопросы помещичьего благосостояния, которое и устраивалось — пусть временно, пусть недальновидно — за счет крестьянского благосостояния. Ведь надо же было жить и родителям, и бесстыдному моту Льву Сергеевичу, и нудному неудачнику Николаю Павлищеву с женой. А для этого надо было выколачивать оброки, выжимать барщину, не запускать недоимок. Сперва мужички должны были устроить и обеспечить господское благосостояние, а потом, если оставалось время, подумать и о своем. «Я хочу только не быть обворованным и платить проценты в ломбард, — идеал желаний Пушкина. — Улучшения придут впоследствии». Будем считать, что Пушкин относился формально к делу управления именьями и передоверил всю свою власть управителю; возложим бремя ответственности на И. М. Пеньковского. Подчеркнем, что с момента вступления в управления имением для себя лично он не пользовался крепостными доходами. Все шло на родственников — второе устремление хозяйственного внимания Пушкина. Все, что мы знаем о деятельности распределяющей функции пушкинского хозяйствования, побуждает нас проникаться чувствами глубокого и горестного сожаления. Злая ирония судьбы! Беспечный, рожденный для вдохновения, сладких звуков и молитв, поэт должен был заняться бухгалтерией. Пушкин-бухгалтер — вот неожиданная тема настоящей главы.
Мы дорожим всякой пушкинской строкой, и нехудожественной. Стоящая на очереди задача пушкиноведения — произвести учет всему, что вышло из-под пера Пушкина. Пушкиноведение как бы выполняет завет Пушкина. «Всякая строчка великого писателя становится драгоценной для потомства. Мы с любопытством рассматриваем автографы, хотя бы они были не что иное, как отрывки из расходной тетради или записка к портному об отсрочке платежа. (Пушкин писал эти строки по поводу Вольтера, а как будто имел в виду себя!) Нас невольно поражает мысль, что рука, начертавшая эти смиренные цифры, эти незначащие слова, тем же самым почерком и, может быть, тем же самым пером написала и великие творения, предмет наших изучений и восторгов». Пушкинисты тщательно собирают и воспроизводят все заметки Пушкина, все записи с адресами, записи долгов, сумм литературного гонорара, счета, подписанные им, расписки в получении жалованья. Ко времени его помещичьего хозяйствования относятся неизданные документы, писанные тою же рукой, которая писала «Медного всадника». Первый документ — это заведенная им, самодельная книжка, сшитая из 16 перегнутых пополам листков почтовой бумаги большого формата. На первой странице Пушкин дал назначение и титул этой тетрадке:
Щеты по части управления Болдина и Кистенева 1834Записей здесь немного. Листы 1 об., 4 об., 7 об. и дальше до конца чистые. Период, захватываемый «щетами», начинается с того месяца, когда Пушкин, заявив отцу
7
Быть может, экскурс в область денежных записей Пушкина и отводит несколько в сторону от темы «Пушкин-помещик», но ведь горести Пушкина пошли именно от его управления, а, кроме того, экскурс основан на неизданных материалах, которые не бесполезно огласить для биографических разысканий.
Хозяйственная деятельность Пушкина падает преимущественно на 1834 год, на весну и лето этого года, когда, отослав семью в деревню, он оставался один в городе и занимался «Историей Пугачева». По силе переживаний я отвожу этому периоду самое значительное место в истории жизни Пушкина в 30-х годах. Отсюда начинается тот процесс, который трагически разрешился в январе 1837 года. В настоящей статье останавливаюсь только на этой одной стороне, связанной с выступлением Пушкина, как помещика и как представителя семьи Пушкиных. В том фоне, на котором надо рисовать жизнь Пушкина, далеко не последнюю роль играли впечатления финансово-хозяйственной деятельности.
Когда Пушкин решил взять имение в свои руки и давать содержание отцу, брату и сестре, он был при деньгах: только что, 22 марта, он получил от царя 20 000 рублей на издание «Истории Пугачева». Первая запись в «щетах» сделана 6 апреля на расходной странице: Пушкин начал тратить собственные деньги. Еще до 6 апреля дал он из своих денег за родителей сестре и уплатил их «людям» — 550 рублей. На начало апреля, быть может, на 5 или 6 апреля, надо относить разговор с отцом (— О чем же горе? — Жить нечем до октября. — Поезжайте в деревню. — Не с чем!) и решение Пушкина назначить отцу содержание. Родителю в это время шел 64 год. Он был по-старчески слезоточив, ипохондрия заедала его. Но пышным цветом расцветала в старости всегда крепко сидевшая в нем скупость. С бальзаковским героем, отцом Горио, сравнивали близкие знакомые отца Пушкина, с той разницей, однако, что Горио отдал все своим детям, а этот проел все свое добро. Дочь его, наблюдавшая жизнь родителей в 1835 году, писала мужу: «Право, отец иногда мне очень жалок. Старик хотя и не отец Горио: всегда нуждается в деньгах, а их любит». Но этот русский Горио способен был самым наглым образом присвоить деньги, высланные управляющим Пеньковским в его адрес для передачи дочери. Когда у него спрашивали денег на дрова, на сахар, он ударял себя в лоб и восклицал: «Что вы ко мне приступаете? Я несчастный человек!» Мать Пушкина в это время была постоянно больна и дотягивала предпоследний год жизни. Пушкин взял родителей на свое попечение. 6 апреля он уплатил за квартиру родителей («за дом») 666 руб., а 9 апреля дал деньгами 200 руб.
Принял с легким сердцем, как должное, решение брата Лев Сергеевич Пушкин. С 14–15 октября 1833 года этот беспардонный тунеядец жил без копейки денег в Петербурге, и неплохо жил: должал по ресторанам, занимал дорогую квартиру в доме Энгельгардта. Образ его жизни не мог не возмущать Александра Сергеевича. Впоследствии, в декабре 1835 года, Ольга Сергеевна сообщала мужу: «Вообрази, что он здесь взял первый номер в доме Энгельгардта, за который он платил двести рублей в неделю, и давал завтраки графу Самойлову! Александр говорит, что из рук вон, ни на что не было похоже». Первым делом Александра Сергеевича было выкупить братца из дома Энгельгардта. 28 апреля Пушкин сообщал жене, что Лев Сергеевич переезжает от Энгельгардта к родителям. В действительности, 29 апреля Пушкин отметил в щетах уплату за Льва в ресторацию 260 руб. и в дом Энгельгардта 1330 руб. Итак, в итоге управления за апрель месяц оказалось у Александра Сергеевича расходу на 2456 рублей, а со старым долгом — 3006 рублей, приходу же никакого.
Обрадовались родители, сейчас же (6 апреля) отписали в Варшаву к дочери о том, что Александр взял на себя труд уплачивать долги Льва Сергеевича и доставлять ежегодное содержание Ольге Сергеевне, по крайней мере, в размере 1500 рублей в год на первых порах. «Les dettes de Leon seront payes: c’est Alexandre qui s’en charge» — долги будут уплачены: Александр берет их на себя — приписал торжественно Сергей Львович к письму жены в Варшаву. И сейчас же вторгся в жизнь Пушкина деловой, грубый и алчный зять Николай Иванович Павлищев, началась удивительная переписка, в которой нападающей стороной был Павлищев, а обороняющейся — Пушкин. Первый предъявлял непрерывные требования о материальных компенсациях, а второй отбивался; первый чуть не в лицо выражал боязнь, что Пушкин обсчитает сестру, а второй всячески старался уточнить свои сообщения. У Пушкина не хватало терпения читать письма зятя, по временам их дочитывал ему Соболевский, заставляя внимать родственным рассуждениям. С течением времени отвращение к письмам Павлищева выросло до такой степени, что Ольга Сергеевна Павлищева должна была посоветовать своему мужу не писать больше Александру Сергеевичу: «он бросит твои письма в огонь, не распечатывая их, — верь мне». 26 апреля Павлищев уже писал Пушкину: он потребовал от него, во-первых, безотлагательной присылки ему 837 рублей, должных ему, Павлищеву, Львом Сергеевичем (в эту сумму не забыл включить и проценты) и, во-вторых, положительного уведомления на счет срока, с которого будет считаться первый год периодических выплат содержания его жене. Категорический тон Павлищева не мог не взволновать Пушкина, и он ответил ему 4 мая твердо и решительно: «Согласясь взять на себя управление батюшкина имения, я потребовал ясного расчета долгам казенным и частным и доходам. Батюшка отвечал мне, что долгу на всем имении тысяч сто, что процентов в год должно уплачивать тысяч семь, что недоимок тысячи три, а что доходов тысяч 22. Я просил все это определить с большею точностью, и батюшка не успел того сделать сам, я обратился в ломбард и узнал наверное, что: