Помещик Пушкин
Шрифт:
Особенно трудно было с поварами. Поваров приходилось перехватывать. Так в 1832–1833 годах у Пушкина служил повар, который оказался крепостным госпожи Мятлевой, матери приятеля Пушкина. В один прекрасный день госпожа затребовала своего человека, и Мятлев не мог помочь своему другу. На просьбу Пушкина Мятлев отвечал ему: «Твоего повара, любезнейший друг, мать моя отдала сестре моей Бибиковой. Года три он шатался без места, и даже оброка с него никакого не поступало, когда тысяча таких же, пример опасный. Наконец, понадобился сестре повар, я на этого и указал. В первых числах февраля от конторы моей за ним послано; он тогда мне поведал, что он у тебя служил и забрал денег на расход; то я, в уважение тебе, оставил его до 1 марта и так объяснил матушке и сестре; они теперь на него считают, и он не в моей уже власти. Если хочешь, то я спрошу Бибиковых, могут ли они дать ему еще срока, дабы ты достал
Преемственную поварскую традицию осуществляли далеко не все помещичьи хозяйства; мелкопоместным и среднепоместным дворянам приходилось обращаться в крупные помещичьи дома с просьбой оказать услугу принять в обучение поварскому искусству мальчика. Так было и с Пушкиным. Надо было и ему думать о собственном поваре. Из села Михайловского был выбран и отдан крепостной мальчик в обучение к повару псковского губернатора Алексея Никитича Пещурова. Сохранился в бумагах Пушкина любопытнейший документ, не требующий комментариев:
«Щет за мальчика
Его высокородию Милостивому Государю Александр Сергеичу
Находитца ваш мальчик у меня вученьи с 1834-го года поты 1836-й гот по 1-е число актября 1 гот и 9 месицов следует ему за содержание по 15 ру на месяц всей сумы выходит 365 р.
заученье его мне следует 260
на одеяние ему назимние и летние платья 65 руб.
зделана ему шинель и две фурашки 50
на сапоги ему издержано 60
рубашек на два года и передников зделано 45
ножи поварские ему куплены 6 руб.
всего выходит 851 руб.
Покорнейша Прошу вас зделайти милости ращытайти меня его превосходительство Алексей Никитич требуить засодержание ему денги покорнийший слуга ваш его привосходительства человек Евстигней Александров 20-го Сентября 1836 года».
Первые месяцы семейной жизни Пушкина прошли в Москве. Здесь и было положено начало штату Пушкина, здесь он приговорил дворецкого и повара. В этом деле поспособствовал ему, конечно, Нащокин. Дворецкий Александр Григорьев сопровождал из Москвы в Царское Село обоз с вещами Пушкина. Нащокин, принявший заботы о пушкинских делах, выдал Александру Григорьеву вперед за месяц деньги — 50 рублей — и посоветовал проверять его счета. В начале июня пришел обоз вместе с Александром Григорьевым, а в сентябре кончилась его служба. Разыгрался скандальный инцидент, о котором Пушкин сообщал Нащокину: «Дома у меня произошла перемена министерства. Бюджет Александра Григорьева оказался ошибочен; я потребовал щетов: заседание было столь же бурное, как и то, в коем уничтожен был Иван Григорьев; вследствии сего Александр Григорьев сдал министерство Василию (за коим блохи другова роду). В тот же день повар мой явился ко мне с требованием отставки; сего министра хотят отдать в солдаты, и он едет хлопотать о том в Москву; вероятно, явится и к тебе. Отсутствие его мне будет ощутительно; но может быть все к лучшему. Забыл я тебе сказать, что Александр Григорьев при отставке получил от меня в виде аттестата плюху, за что он было вздумал произвести возмущение и явился ко мне с военною силою, т. е. с квартальным; но это обратилось ему же во вред; ибо лавочники, проведав обо всем, засадили было его в яму, от коей по своему великодушию избавил я его».
Александр Сергеевич был вспыльчив, но отходчив!
Василий, поставленный на место дворецкого, — сын Михаилы Иванова Калашникова и брат известной нам Ольги, бывшей предметом крепостной любви Пушкина. Еще одна деталь крепостного романа! Василий тоже выводил по временам Пушкина из терпения. В декабре Пушкин уехал в Москву и оставил в первый раз жену одну, на людей. Из Москвы он писал жене: «Напиши, не притесняют ли тебя люди и можешь ли ты с ними ладить?». А через несколько дней Пушкин разразился тирадой по поводу «людей»: «Оба письма твои получил я вдруг, и оба меня огорчили и осердили. Василий врет, чтоб он истратил на меня 200 рублей. Алешке я денег давать не велел, за его дурное поведение. За стол я заплачу по моему приезду; никто тебя не просил платить мои долги. Скажи от меня людям, что я ими очень не доволен. Я не велел им тебя беспокоить, а они, как я вижу, обрадовались моему отсутствию. Как смели пустить к тебе Фомина, когда ты принять его не хотела? Да и ты хороша. Ты пляшешь по их дудке; платишь деньги, кто только попросит — этак хозяйство не пойдет. Вперед как приступят к тебе, скажи, что тебе до меня дела нет; а чтоб твои приказания были святы. С Алешкой разделаюсь по моем приезде. Василия, вероятно, принужден буду выпроводить с его возлюбленной; все это очень досадно».
В последних строках — намек на роман крепостных Василия Калашникова с девкой
В сентябре 1832 года он ездил в Москву. В первом же письме (от 22 сентября) он писал: «Я все беспокоюсь, на кого покинул я тебя! на Петра, сонного пьяницу, который спит не проспится, ибо он и пьяница, и дурак; на Ирину Кузьминичну, которая с тобою воюет; на Ненилу Ануфриевну, которая тебя грабит». На этот раз Наталья Николаевна взялась за домоуправление, и Пушкин был доволен. «Продолжай, как начала, и я век за тебя буду Бога молить. Заключай с поваром какие хочешь условия, только бы не был я принужден, отобедав дома, ужинать в клобе», — писал Пушкин жене 25 сентября, а в начале октября он вновь поощрял жену: «Ты, мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь щеты, доишь кормилицу — ай да хват баба! что хорошо, то хорошо». По возвращении домой в войне принял участие и сам хозяин. Он писал Нащокину (2 декабря): «Приехав сюда, нашел я большие беспорядки в доме, принужден был выгонять людей, переменять поваров…»
В поездку 1833 года опять те же волнения. «Живо воображаю первое число. Тебя теребят за долги, — Параша, повар, извозчик, аптекарь, m-me Zichler, у тебя не хватает денег». И опять: «Кстати, о хамовом племени: как ты ладишь со своим домом? боюсь, людей у тебя мало; не наймешь ты ли кого? На женщин надеюсь, но с мужчинами как тебе ладить? Все это меня беспокоит — я мнителен, как отец мой».
Сам Пушкин испытывал немалые неприятности по милости слуги, которого он взял с собою в дорогу. В нескольких строках Пушкина к жене нарисован во весь рост этот человек Гаврила: «Одно меня сокрушает: человек мой. Вообрази себе тон московского канцеляриста, глуп, говорлив, через день пьян, ест мои холодные, дорожные рябчики, пьет мою мадеру, портит мои книги и по станциям называет меня то графом, то генералом. Бесит меня, да и только». И тут не без признательности Пушкин вспоминает Ипполита, которого он брал в поездку 1832 года. «Свет-то мой, Ипполит!» У Ипполита была важная особенность: говорил по-французски. С Гаврилой Пушкин пропутешествовал всю осень 1833 года, и уже на возвратном пути по выезде из Москвы в Петербург гнев Пушкина разразился над Гаврилой. «Гаврила мой так был пьян и так меня взбесил, что я велел ему слезать с козел и оставил его на большой дороге в слезах и в истерике; но все это на меня не подействовало». Но еще раньше, чем Нащокин прочел это сообщение, он узнал историю Гаврилы от него самого. Утром на другой день он нашел камердинера Пушкина спящим на лестнице своей квартиры. На вопрос, как он здесь очутился, тот объяснил, что Александр Сергеевич спихнул его с козел за то, что он был пьян, и приказал ему отправляться к Нащокину.
В 1834 году в апреле уехала в первый раз из Петербурга Наталья Николаевна, в августе отбыл и Александр Сергеевич. Наталья Николаевна вернулась в Петербург раньше мужа, и тот, живо представляя ее положение, писал ей: «И как тебе там быть? без денег, без Амельяна, с твоими дурами-няньками и неряхами-девушками (не во гнев будь сказано Пелагеи Ивановне, которую заочно целую)».
По мере увеличения семейства рос и штат пушкинского дома. Пошли дети, появились кормилицы, няньки. Наталья Николаевна сама не кормила. «Если не будешь довольна своей няней или кормилицей, прошу прогнать, не совестясь и не церемонясь», — писал жене Пушкин. Впрочем, пьянство Александр Сергеевич не ставил в большую вину: «А что кормилица пьянствовала, отходя ко сну, то это еще не беда; мальчик привыкнет и будет молодец, в Льва Сергеевича». Вообще к женской прислуге Пушкин относился пренебрежительно-взыскательно. Как-то в отсутствие Пушкина загорелись занавески в доме, и он писал жене: «Пожар твой произошел, вероятно, от оплошности твоих фрейлин, которым без меня житье».
С зимы 1834 года вместе с Пушкиными стали жить и сестры Натальи Николаевны, Александра и Екатерина. Пушкины исполу с сестрами заняли большую квартиру в 20 комнат в доме Баташова у Гагаринской пристани. Пушкин говорил, что совместная жизнь устраивает его с материальной стороны, но в известной мере стесняет, так как он не любит изменять своим привычкам хозяина дома. Прислуги стало еще больше.
О численности хамова племени, пребывавшего на службе у господ Пушкиных, можно судить по выразительному счету мелких долгов прислуге, которые были уплачены Натальей Николаевной по смерти Пушкина: