Поместья Корифона. Серый принц
Шрифт:
Шайна, Кельсе и Эльво пошли дальше. Сделав несколько шагов вместе с ними, Джемаз пригнулся, скрывшись в плотной поросли ржавки, и прокрался подальше от каньона — туда, где его нельзя было заметить с другого берега, после чего припустил размашистой трусцой в обратном направлении. Пробежав метров триста, он осторожно приблизился к краю ложбины. Убедившись, что сзади никого нет, он внимательно изучил противоположный берег. С другой стороны ничто не шевелилось; кроме того, Джемаз не чувствовал напряжения, предупреждавшего об опасности. Подождав еще минуту, он тихонько спустился к руслу и стремительно перебежал его на полусогнутых ногах, сложившись пополам, по розовому песку, поблескивающему вкраплениями кварца. Каждую секунду
Понаблюдав за хунтами несколько секунд, Джерд Джемаз выбрал наездника, очевидно взявшего на себя роль нового предводителя. Не теряя времени, Джемаз прицелился и открыл огонь. Три синих воина упали на землю. За грохотом взрывов последовал яростный визг испуганных эрджинов. Выжившие разбойники немедленно обратились в бегство. С треском прорвавшись через кусты и спрыгнув в пересохшее русло, эрджины зигзагами понесли наездников, стрелявших на скаку, к высокой грязно-белой паутиннице.
Кельсе тут же открыл встречный огонь. Оглянувшись, он увидел Глиссама, изумленно оцепеневшего при виде надвигающейся безумной кавалькады.
«Стреляйте, чего вы ждете?!» — закричал Кельсе.
Глиссам отчаянно помотал головой, преодолевая шок, и тоже начал стрелять.
Пули звенели над головами, розовый песок русла покрылся бьющимися в судорогах мохнатыми эрджинами и умирающими синими людьми. Пятеро уцелевших всадников уже выбирались из ложбины, круша сухие кусты. Шайна и Кельсе одновременно выстрелили почти в упор. Три эрджина, погоняемые хунгами, вскарабкались на край каньона. Эльво Глиссам, побуждаемый сложной смесью негодования, унижения, страха и ярости, издал нечленораздельный страстный возглас, бросился на спину одному из синих наездников и стянул его с седла. Повалившись на землю, противники шумно боролись в кустах. Освободившийся эрджин взревел, удивленно зашипел, покружил скачками вокруг поверженного хозяина и его неприятеля, нанося обоим пробные удары когтистыми передними лапами, но решил убраться подобру-поздорову, спрыгнул в каньон и умчался прочь торжествующим галопом. Тем временем разбойник выхватил кинжал и полоснул по охватившей его шею руке Глиссама. Подоспевший снизу Джемаз ударил прикладом по синей голове — Глиссам отпрянул, и хунг распростерся в кустах, неподвижно глядя в небо.
Наступила тишина, нарушавшаяся только пыхтением и топотом эрджинов, потерявших наездников и пытавшихся избавиться от электрических уздечек и намордников, засовывая морды в расщелины между камнями и отчаянно мотая головами. Эльво Глиссам сидел, недоверчиво глядя на ручеек крови, сочившейся у него из руки. Шайна тихо вскрикнула и бросилась ему помогать. Кельсе достал флягу жидкого дезинфекционного пластыря и обрызгал им раны, почти сразу же переставшие кровоточить. Как только образовалась защитная мембрана, Шайна принесла воды и смыла кровь с рук Глиссама. «Я замешкался, — дрожащим голосом сказал Эльво Глиссам. —
«Шок не имеет никакого отношения к городской жизни, — поторопилась сказать Шайна. — Это может случиться с каждым. Вы вели себя очень храбро».
Джерд Джемаз сходил за рюкзаком, и все четверо снова направились на север, оставив позади пересохшее русло и трупы синих разбойников.
Метуэн опускался за далекий хребет Люцимира — молодые люди устроили бивуак под осыпью невысокой плоской возвышенности. Чтобы не привлекать внимание кочевников, они не стали разводить костер и подкрепились аварийными рационами с водой. Небо бледнело, насыщаясь поначалу карминовыми, потом багровыми, рубиновыми и пурпурными тонами. Сгущались сумерки. Шайна присела рядом с Глиссамом: «Как ваша рука?»
Глиссам посмотрел на рану: «Немножко побаливает, но все могло быть гораздо хуже. Подумать только! Я этого эрджина освободил, а он огрел меня лапой по ребрам!»
«Не знаю, простите ли вы меня когда-нибудь за то, что я пригласила вас в Рассветную усадьбу», — мрачно заметила Шайна.
Эльво Глиссам поддержал разговор. Впоследствии, когда он вспоминал об этой беседе, она казалась ему самой несуразной и неуместной частью выпавшей на его долю вереницы приключений.
«Я вас прощаю уже сейчас, — заявил Глиссам. — Меня эта поездка многому научила. Я увидел самого себя в другом свете. Стал другим человеком».
«Ничего подобного! — энергично запротестовала Шайна. — Изменились обстоятельства. Вы остались самим собой».
«Какая разница? Когда человек спасает свою шкуру, для чувствительности не остается места, для решения этических вопросов не остается времени».
Шайна перевела взгляд на Кельсе, прислонившегося к стволу дерева с выражением, которое можно было бы назвать усмешкой без улыбки, потом на Джерда Джемаза, задумчиво сидевшего на плоском камне, обнимая руками колени и глядя в темнеющее пространство. Она почувствовала необходимость рассмотреть самоуничижительные высказывания Глиссама в надлежащей перспективе: «В цивилизованном обществе человеку, как правило, не приходится спасать свою шкуру».
Кельсе безжалостно рассмеялся. Шайна холодно обернулась к брату: «Я сморозила какую-нибудь глупость?»
«В тушении пожара, как правило, нет необходимости — пока не начинается пожар».
«Цивилизация — нормальное, общераспространенное явление, — настаивала Шайна. — Цивилизованным людям не приходится драться, чтобы выжить».
«Время от времени приходится, — сухо возразил Кельсе. — Обобщенные аргументы и ссылки на общечеловеческие ценности не помогают обороняться от дикарей».
«Разве я утверждала что-нибудь подобное?»
«По сути дела».
«Что-то не припомню — наверное, мне голову нагрело».
Кельсе пожал плечами и поднял глаза к небу, всем своим видом показывая, что у него нет никакого желания спорить. Тем не менее, он ответил: «Упомянутая тобой «цивилизация» — понятие, сочетающее в себе целый ряд обобщенных представлений, символов, условностей. В так называемой «цивилизованной среде» человек приобретает опыт из вторых рук, его эмоциональные реакции формируются воспитанием и в незнакомой обстановке становятся ошибочными рефлексами. Идеи для него важнее и ощутимее действительности».
Шайна несколько опешила: «Этого нельзя сказать о любой цивилизации».
«К сожалению, можно», — мягко отозвался Кельсе.
«Не понимаю, что вы имеете против идей?» — вмешался Глиссам.
«Я тоже, — сказала Шайна. — По-моему, Кельсе перемудрил».
«Скорее чрезмерно упростил, — вздохнул ее брат. — Горожане постоянно имеют дело с идеями и отвлеченными представлениями, привыкая жить в отрыве от действительности. А потом, когда защитный кокон цивилизации рвется, они беспомощны, как рыбы, выброшенные из воды».