Помни меня
Шрифт:
– Во сеструха бахает! «Камеди-клаб» отдыхает.
– Степановна я, – с нескрываемой горечью произнесла «вроде как моя мама». – Вот так носишь дитё под сердцем, ночи не спишь, душой болеешь, а оно тебя и не вспомнит.
Валентина Степановна привезла сапоги и короткую дублёнку. Пришлось надевать всё поверх спортивного костюма. Теперь вид у меня был таким же нелепым, как у всей семейки. Мы бы сошли за прекрасный образец того, как не стоит одеваться, никогда и ни при каких обстоятельствах.
Тётя Валя пыталась сгладить натянутость, задавая вопросы. Я отвечала односложно, и она наконец отстала. Больничный лифт не работал, нам пришлось спускаться
– Мать говорит, ты память потеряла. А я ведь тебя, малёхоньку, на шее катал. Не помнишь дядьку Борьку?
– Вы мой дядя? – уточнила я, разглядывая нового родственника.
– Сосед я ваш, – хмыкнул он. – Память не беда, главное, живая осталась. Думал, не успею довезти. Погода жуткая, метель, снег валит, новогодняя ночь. Васька с квадратными глазами прибёг. Выручай, мол, сеструха упала, головой о бетонный порожек ударилась, а скорая отказалась ехать. Все гуляют, а я тебя везу. Подвезло тебе, что у меня язва открылась, ни грамма в рот не брал.
– Спасибо.
– Да ладно тебе, благое дело сделал, – широко улыбнувшись и сверкнув золотыми коронками, он переключился на тётю Валю. Не видя смысла вникать в их беседу, я повернулась к окну. Мимо проплывали серые унылые многоэтажки. Затем они сменились разномастными частными домиками, а за домиками потянулись бесконечные заснеженные поля, изредка разрываемые чередой корявых чёрных деревьев. Часа через полтора вид из окна снова стал разнообразнее, теперь за холодным стеклом мелькали заборы, за которыми прятались невысокие дома с дымящимися трубами. Ни одно из названий населённых пунктов, которые мне удалось прочесть на столбах, не показалось знакомым, впрочем, как и сама местность.
– Куда мы едем? – я немного встревожилась: как завезут куда-нибудь.
– Домой, дурёха, в Гальцево, – Вася улыбнулся мне через плечо. – Сейчас повернём, и, можно сказать, дома.
Теперь я более внимательно всматривалась в пробегающие мимо дома и магазинчики в стиле «сельпо», надеясь увидеть то, что всколыхнуло бы мою память.
– Станция Березай, кому надо, вылезай, – громко огласила тётя Валя, когда машина, издав кашляющий звук, остановилась у деревянного полусгнившего забора. Наверное, больше для приличия, она пригласила дядю Борю зайти в гости отметить моё возвращение, но он отказался.
Здесь было холоднее и ветренее, чем в городе. И даже небо отличалось. Там оно слепило глаза ультрамарином, здесь же давило своей серостью. Казалось, ещё немного, и оно рухнет на голову. Дорога грязевым месивом перечёркивала полотно снега, простирающееся от заборов с одной стороны улицы до другой.
Выпустив выхлопной трубой чёрный дым, жигулёнок дяди Бори задребезжал и попятился от забора. Валентина сняла со столба кольцо из проволоки, призванное удерживать ветхую калитку закрытой. Кирпичный домик, распахнув синие облезлые ставни, уставился на меня небольшими окошками, пытаясь разглядеть
Рука потянулась к пуговицам, но Валентина остановила меня:
– Не раздевайся пока. Дом стылый, не протапливали ещё, сразу за тобой поехали.
Под ноги она кинула мне тапочки в мелкий цветочек.
– Давай сапожки помогу снять, – она наклонилась ко мне, заметив, что я долго вожусь с молнией. Замёрзшие пальцы слушались с трудом.
– Я сама, – буркнула я сквозь зубы.
В следующей комнате, очевидно, гостиной, в первую очередь бросалась в глаза огромная старомодная стенка. Лет пятьдесят назад такие были в моде. За стеклом пылились сервизы с золотой каёмкой, хрусталь и фарфоровые фигурки. В центре на тумбе разместился большой ламповый телевизор. Напротив – диван, застеленный ярким покрывалом «под велюр» с красными маками на синем фоне. Покрывало совершенно не сочеталось с бордовой скатертью с бахромой, покрывающей стол у окна. И, как в самой настоящей деревне, здесь была кирпичная печь, на ржавой чугунной поверхности которой стоял закопчённый котелок.
– Там твоя комната, – Валентина махнула в сторону проёма, завешенного цветастой занавеской. – А это комната Васеньки.
У Васеньки с дверью, вздохнула я про себя. Ясно-понятно, кто у неё любимчик. Только про него вспомнили, как тут же он появился с охапкой поленьев. Раньше я никогда не видела, как растапливают печь и теперь как заворожённая следила за этим действом. Закончив складывать дрова в топку, он взял с полки книгу, вырвал из середины несколько листов, поджёг их и подложил под поленья.
– Ты что делаешь? – я чуть не задохнулась от возмущения.
– Печь растапливаю. Будто впервые видишь.
– Книги зачем рвёшь?
– А кто их читает? Мать с библиотеки списанных натащила, хоть в дело пойдут.
Тётя Валя тем временем достала из шкафа трёхлитровую банку и три стопки, принесла квашеной капусты, хлеба и нарезанного крупными ломтями сала.
– Ну, давайте, молодёжь, погреемся, – она потёрла руки.
– Мне нельзя, я лекарства принимаю, – открестилась я, сообразив, что в банке не вода.
– Да, мам, ей лучше не наливать. Она и так странная.
– Доча, хоть покушай с нами. Проголодалась небось.
– Не хочу, спасибо. Попозже. Я к себе, – я нырнула за занавеску.
Моя комната оказалась довольно чистой и уютной. Светлые обои в тонкую полоску. Односпальная кровать под пушистым оранжевым пледом, придвинутая к стене. На тумбочке фотография в серебристой рамке. Я на коленях у какого-то масляно-скалящегося хмыря. Его рука по-хозяйски обхватывала мою талию. Да и я не сказать, что была против этого, тоже улыбалась. В тумбочке оказались китайская плойка, коробка из-под обуви, набитая косметикой и небольшой фотоальбом.