Помни о микротанцорах
Шрифт:
– Я прочел письмо, – сказал Ник и почувствовал, что его глаза на мокром месте.
– Какое письмо?
– Ее письмо! Ее последнее письмо.
– А, так между вами что-то было? – догадался шеф.
– Больше чем «что-то».
– Кажется, я видел вас, когда вы целовались в парке, если это, конечно, был ты. Так ты прочел письмо? Как?
– Оно было написано для меня.
– Оно было написано на чужом языке.
– Оно было написано шифром, – возразил Ник, – который мы с ней специально придумали, только для нас двоих. Там очень просто: просто делишь букву на две или три части, и все части, кроме одной, поворачиваешь. Получается совсем непонятная буква.
– А если ты прочитаешь мне совсем не то, что там на самом деле написано? – спросил шеф.
– Я же дал вам ключ к шифру, читайте сами.
– Нет. Лучше читай ты.
– Вы позволите мне сесть?
В этот момент что-то тяжелое загремело на втором этаже и Нику показалось, что он услышал стон или мычание. Затем снова все стихло.
– У вас гости? – спросил Ник и вспомнил, что видел второй моб на стоянке.
– Нет. Ветер толкнул оконную раму. Она все время хлопает.
– Но…
– Садись за стол. Только не вздумай расплакаться. Сейчас всем тяжело.
Ник сел, вынул из кармана листок и прочел.
Может быть, ты думаешь, зачем я это сделала? Я тоже думаю и не знаю, но все равно, я бы сделала это опять еще двести пятьдесят раз. Так надо. Жаль только, что теперь я уже не смогу придумать бессмертие – пусть это сделает дядя Гектор, так ему и передайте, пусть обязательно постарается вместо меня. Я ни капельки не жалею, что отдаю свою жизнь, хотя понимаю, что это всего лишь синдром Джаггернаута, так я это называю. Видишь, я остаюсь исследователем до последней минуты, потому что я все время думаю и придумываю названия. Мне кажется, это все, на что мы способны: прийти на берег жизни и дать названия нескольким каплям, песчинкам или волнам. Была когда-то колесница бога, ее звали Джаггернаут, ее возили по улицам и люди бросались под ее колеса и с радостью умирали, потому что верили, что эта колесница священная. А колесница, такая большая телега с большими колесами, не останавливалась, а крошила ихние кости.
Сейчас я хорошо понимаю тех людей. Пройдет совсем немножко минут, и меня не станет, но я не жалею ни капельки. Я знаю, что оставляю здесь папу, тебя, Ник, и нашу Мурку я больше не смогу погладить, я вас люблю, но мне как бы все равно.
Когда я думаю о вас, мне тепло и приятно. Но теперь, кроме тепла, я знаю и настоящий большой огонь, и я ухожу к нему. Открою тебе тайну: все, во что мы верили – чепуха. Кажется онемели пальцы. Ну, я уже почти все написала. Я успела. Только – – Все? – спросил шеф.
– Все.
Ник начал всхлипывать.
– Откуда ты взял письмо?
– Это фотокопия. Оригинал полдня лежал на столе и никто его не спрятал.
– И ты взял?
– Но это письмо мне.
– Возможно. Что она там написала насчет большого огня? Повтори.
– «Я знаю настоящий большой огонь и я ухожу к нему. Открою тебе тайну: все, во что мы верили – чепуха», – повторил Ник. – О чем это?
– О чепухе. О чем же еще.
Когда Гектор понял, что старик ушел надолго, он решил действовать. После нескольких минут мучительной возни ему удалось свалиться со стола. Свалиться не было первоначальным его планом; он собирался аккуратно и бесшумно встать, но не вышло. Превозмогая боль в раздробленных костях, он вначале покатился, а затем пополз к выходу из комнаты. Дверь оказалась заперта. Оставалась еще вторая дверь, два больших шкафа и балкон.
Веревка была обыкновеннаяя, хозяйственная. Когда Гектор освободил руки, оказалось, что павая онемела и висела как плеть. Узлы на ногах были затянуты очень прочно. Скользкий тонкий шнур не поддавался. Хорошо было бы найти нож или хотя бы ножницы, но ничего похожего в комнате не было. Возможно, что в шкафчике есть хирургические инструменты, но шкафчик заперт. Он разбил стекло верхнего отделения, ухитрившись не порезаться, но шкафчик все равно не открывался.
Только сейчас он заметил, что комната полна дыма. Наверное, лес горел совсем близко. Это становилось опасным: вилла стояла, окаймленная полукругом высоких сосен, на самой опушке леса. Весь второй этаж был построен из естественных материалов, в основном из дерева. Сейчас люди настолько бережно относились к лесам, что начали забывать о возможности пожара.
Пока он возился с веревкой, прошло время. Старик все не показывался.
Наконец, узел стал поддаваться. В этот момент он услышал за спиной знакомое сопение.
– Джек? Где ты был раньше?
Джек слегка толкнул его в бок.
– Осторожно, болит. Я думаю, что тебя задержал пожар. Пришлось бежать в обход, да? Осторожно зверюка, не толкайся, твоя помощь уже не нужна.
Я развяжусь сам.
– Тебе помочь? – шеф стоял у открытой двери.
– Спасибо, уже получилось, – ответил Гектор.
Старик снова был так пьян, что едва держался на ногах. То ли снова напился, то ли заканчивалось действие таблеток. И пистолета с ним сейчас не было.
– Ты знаешь, что она сказала напоследок? – спросил старик. – Она сказала, что все, во что мы верили, чепуха. Она повторила мои слова, то есть, я повторил ее слова. Я ведь говорил это тебе, да? Я говорил эти слова? Скажи, говорил?
– Да.
– Но ведь это неправда. Мы с ней верили – это нельзя рассказать. Это было много. Это не чепуха. Я учил ее жить с самого первого дня, все четырнадцать лет.
Нам было так хорошо вместе, что мы думали одинаково. И даже сейчас мы думаем одинаково. Хотя она мертва, я читаю ее мысли. И это не чепуха!
– Пойдемте отсюда, – сказал Гектор, – здесь становится опасно.
– Ты не понял. Иди, пока я тебя отпускаю.
– Не надо. Это всего лишь финал, подсмотренный в дешевых фильмах: герой, запятнавший себя, остается умирать. В фильме он обязан умереть, потому что никто не хочет с ним возиться. Но фильмы – это не жизнь. Не обязательно повторять этот трюк еще раз.
– Ты ничего не понял. Меня уже нет. Она просила, чтобы ты занялся проблемой бессмертия. Это была ее последняя просьба. Выполни, если останешься жив.
Гектор вышел из дворика и долго смотрел на пожар. Огонь подступил уже к самому дому, но сейчас горели не только деревья, потому что дым поднимался темными и очень плотными клубами, дым какой-то весомый, материальный, огромные клубы напоминали большие летящие вверх камни. Огонь ревел, его языки вытягивались тонкими и длинными смерчами. Сигнализация моба звенела без умолку, предупреждая об опасности. Гектор приложил руку к простреленному боку; рубаха коробилась от засохшей крови; старик, видно, применил хороший локальный коагулянт и кровотечение прекратилось очень быстро. Глаз немножко отошел и уже начилал видеть. Живы будем – не умрем. Огонь подошел так близко, что листья на декоративных кустах начинали сохнуть и сворачиваться.