Помоги мне...
Шрифт:
Он наклонился, поцеловал ее в губы. И ушел...
31
Перед ним стоял, опираясь на палку, высокий, очень худой мужчина. Его кожа носила землистый оттенок, как у людей, долго не видевших солнечного света. Глаза блестели нездоровым блеском, и темно-синие круги под ними лишь усиливали это впечатление. На нем была американская военная куртка, брюки с многочисленными карманами, армейские ботинки.
— Николай Зданович.
— Владимир Захарченко, посол.
Они пожали друг другу руки. Рука бывшего заложника была вялой
— Садитесь, господин Зданович, — предложил он.
Тот сел, вытер лоб. Пальцы, сжимавшие носовой платок, мелко дрожали.
— Вам нехорошо?
— Нет, нет, — заверил Зданович. — Все в порядке. Дайте попить, пожалуйста.
Посол налил в стакан минеральной воды, подвинул мужчине.
— Спасибо.
Острый, выступающий на тонкой шее кадык, дернулся несколько раз.
— Я думаю, вам надо отдохнуть, — проговорил Захарченко. Он хотел задать Здановичу несколько предварительных вопросов, но мужчина выглядел так плохо, что посол решил отложить разговор. — У нас есть гостевая комната, правда, гости к нам давно не ездят — обстановка в стране не та. Полежите пару часиков, потом поговорим. Сейчас я вызову нашего врача, он проводит. Это на втором этаже.
Он набрал какой-то номер, и через минуту на пороге появился молодой человек лет двадцати пяти.
— Познакомьтесь, Сергей Латышев, врач посольства.
— Николай Зданович, — мужчина с заметным усилием приподнялся и пожал протянутую руку.
— Сережа, проводи, пожалуйста. Дай там белье, полотенце и все такое. Пусть наш э... гость отдохнет немного.
Когда за ними закрылась дверь, Захарченко задумался.
Что же все-таки имел в виду этот лейтенант Гарви, когда сказал, что нам стоит проверить бывшего заложника по своим каналам? Зачем? Какие подозрения он мог вызвать у них?
Посол включил компьютер и «кликнул» по иконке «Интернет эксплорер».
32
— «Вот вам первое заданье: в три пятнадцать возле бани...»
— Э... не понял, Павел Семенович. Возле какой бани?
Главный редактор еженедельника «Зеркало новостей» Павел Сухоруков рассмеялся и с укоризной заметил:
— Это же Высоцкий! Эх ты, стажер!
Виктор Шилов, выпускник факультета журналистики МГУ, недоуменно пожал плечами:
— Откуда я могу знать, Павел Семенович? Он уже умер, когда я родился!
— Хорошо хоть не спросил, кто такой Высоцкий, — насмешливо заметил редактор.
Он чуть подвинул на столе календарь, поправил коврик с компьютерной мышью и назидательно проговорил:
— Пушкин, Витя, тоже умер. И Тургенев с Достоевским. Но их же ты знаешь!
Шилов промолчал.
— Ну, ладно, — уже серьезным тоном продолжал Сухоруков. — Короче, вот тебе редакционное задание. Летишь в Афганистан. Послезавтра.
— К-куда?..
— Да ты, парень, еще и глуховат! Боже, с кем приходится работать! В Афганистан. Сделаешь репортаж об эмчеэсовцах, которые повезут туда гуманитарную помощь. На полосу, от силы на полосу с четвертью. Пойдет на следующей неделе. Если, конечно, напишешь, как надо.
Шилов сглотнул. Хотел что-то возразить, но редактор продолжал:
— Если сделаешь хороший материал, зарекомендуешь
— Послушайте, Павел Семенович, кто же меня...
Сухоруков самодовольно рассмеялся:
— Это, Витя, уже не твоя забота. Я обо всем договорился. Послезавтра ты должен быть на «Раменском» в девять утра. Спросишь Сашу Агапова, он все устроит. Это, кстати, мой двоюродный брат. Ясно?
Шилов переступил с ноги на ногу, лихорадочно соображая, какой повод придумать, чтобы отказаться, но редактор, очевидно, понял, что творится в голове молодого человека.
— Да не сцы ты, елы-палы, Витек! Тебя же никто не заставляет брать интервью у недобитых моджахедов или участвовать в ночных рейдах коалиционных войск! Прилетите, разгрузитесь — и назад. Ну, может, переночуете одну ночь. Убедил?
— Ладно, — выдавил Шилов. — Я пойду?
— Иди, родной, иди, — насмешливо проговорил Сухоруков. — Можешь отдыхать до послезавтра. И не опоздай к самолету.
33
Она долго смотрела на его фотографию.
Это был единственный его снимок: Ник на диване с гитарой. А вместе они так ни разу и не снялись, ведь для этого надо было бы просить кого-то третьего, а им не хотелось пускать в свои отношения посторонних.
Когда он уезжал, она хотела подарить ему свою фотографию, но он не взял. «Но почему?» — Алла собиралась даже чуть-чуть обидеться. «Мне будет больно, — ответил он. — Видеть тебя — и сознавать, что я не могу обнять тебя, приласкать, поцеловать...» — «Хоть напишешь? Или позвонишь?» — жалобно спросила она. «Нет, — отрезал он. Посмотрел на ее печальное лицо, мягко пояснил: — Когда я уеду, тебя не станет, Аллочка. Для меняне станет. Не будет ничего — ни наших дней и ночей, ни наших разговоров, ни песен, которые я пел для тебя». Через секунду дрогнувшим голосом добавил: «Иначе... я не выдержу там».
Она поняла это потом, когда его не стало.
Это и правда больно — смотреть на любимого человека, зная, что тебе теперь принадлежит лишь его снимок! Это и правда невыносимо — жить с воспоминаниями о самом светлом, но таком коротком кусочке жизни, который судьба подарила ей, и понимать, что он не повторится — никогда!
Но Алла знала, что все равно не уберет фотографию Ника.
Почему слово «горе» употребляется только в единственном числе? Сколько разных горейили горьможет произойти с человеком за его недолгую жизнь! Хотя, конечно, понятие «горе» меняется с возрастом. Когда Алле было четыре года, папин друг, вернувшийся из заграничной командировки, подарил ей большую яркую кружку с Микки-Маусом. Алла так полюбила забавного диснеевского мышонка, что никому никогда не позволяла ни пить из этой кружки, ни даже мыть ее, а мама отвела ей в шкафчике для посуды отдельную полку. А потом кружку нечаянно разбила бабушка, и, несмотря на все папины старания, склеить мышонка не удалось. Алла рыдала целую неделю. Ей казалось, что это страшное горе ей никогда не пережить. После этого осколки очень долго лежали среди ее игрушек, бережно помещенные в картонную коробку. «А вдруг?..» — думала она, по-детски надеясь на какое-то чудо.