Помолчим?
Шрифт:
Встаю, убираю стакан, глажу котёнка за ухом и бреду в комнату в приподнятом настроении. Замираю в дверях, сдирая с лица слепок застывшей улыбки. Моё сокровище так и лежит, подложив руку под голову и поджав немного ноги. Она же прекрасна… по-настоящему совершенна, зачем я ей такой? Непутёвый. Нестабильный.
Надо быть борзее.
Ложусь рядом, поворачивается на спину, опираюсь на руку, разглядывая её лицо. То, как пара прядей легла на лобик, как искусаны губы, как движутся ресницы, пребывая в полной уверенности, что
Не обижу? Точно? Наверное, уже бы обидел.
— Так что у тебя со школой? — Выдыхаю каким-то не своим голосом.
— Ты действительно хочешь знать?
— Угу.
Тянется, доставая из-под подушки смартфон. Замечаю, как открывает социальные сети, заходит на свою страницу и открывает альбом с замочком на боку — скрыт из общего доступа, да и скорее всего вообще от посторонних глаз.
Замирает и прижимает телефон к себе в нерешительности. О, не спугнуть бы.
Не успеваю заверить в чистоте своих помыслов. Глубоко выдыхает и протягивает мне. Отважный ребенок.
— Вот, смотри, только не смейся, ладно?
Тяжело вздыхаю, отбирая гаджет, что она всё-таки еле выпустила из своих пальчиков.
Листаю фотографии одну за другой.
Вот она — настоящая, вот фото датированное пятью месяцами ранее, милые щёчки немного пухлее, вот ещё одно — два года назад — на меня глядит милая до безумия и моей улыбки малышка, такой сладкий пирожочек, что я сейчас плюну на свои замашки и на неё наброшусь, искусав и попробовав.
О, стерите кто-нибудь эту улыбку. Она же прям секси-шмекси-пирожок. Твою мать, Катя.
Посмотрел на неё.
— Смешно тебе?
— Ща обухом по голове дам.
— Все на столько плохо? — Пытается ещё забрать телефон, красота такая! Вскакиваю и поднимаю руку кверху, получая обиженное "Равиль!".
— Что "Равиль"-то?
— Отдай.
Тут даже детские фото есть. Особенно цепляет одно единственное, где она искренне улыбается и даже светится, оттопыривая ручками подол платья. Такой славный карапуз с двум косичками и бантиком.
— Сколько тебе тут?
Вздыхает и поджимает губки.
— Пять.
— Такое солнышко..
— Потому, что круглая? — Бросает Катерина и отворачивается от меня, пока я складываю в голове, как она вообще пришла к этому умозаключению.
Понятно, комплексы. Ложусь рядом, приближаюсь ближе, кладу голову на плечо, целую в висок.
— Не дрожи..
Молчит, только взгляд прячет постоянно.
— Ну, и кто разбил тебе самооценку?
— Да все. — Тихо произносит.
— Все?
— Да.
Многословно.
— Конкретнее?
— Равиль, ну, не надо, а.
Целую снова и кладу руку на осиную талию, провожу взглядом. Ох, я бы подержался..
— Говори уже, иначе укушу.
Вот, улыбнулась и смутилась, умничка.
— Да все..
Жду ответа.
— Знаешь, в раннем детстве это обычно не замечаешь. Тебя считают миленькой и пухленькой. Потом в старшей группе садика над тобой начинают смеяться потому, что аппетит хороший и мама с папой твоей же комплекции. Потом приходит начальная школа,
Замолчала… слегка прикусил мочку уха, требуя продолжения.
— А все эти походы к педиатру? Мне было лет девять, когда маме при мне сказали, что у меня ожирение какой-то стадии, как я себя довела до такого, как я себя буду любить, да и кто меня вообще полюбит, а мама виновато опустила взгляд и даже не заступилась за меня, словно я прокаженная какая-то.
Тяжело вздохнула, пытаясь опять спрятать потревоженное. Поцеловал.
— Продолжай.
— Это было постоянно, у врачей, учителей, парикмахеров. Наверное, с тех пор я и ковыряюсь в еде, ненавидя себя за то, что устроена не так. Что на мне лишняя ложка борща, которого я себе лет пять уже не позволяла, скажется тремя тоннами.
Поджала губы и вырвала руку, закрывая ею глаза.
— Тише… Давай договорим.
— Я же не ела ничего толком, но только посадила себе этим здоровье ещё больше. А эти одноклассники! Ты не подумай, к классу шестому я научилась огрызаться и меня даже зауважали, но я уже поняла, что я не как все. Что я неправильная, понимаешь? Когда на медосмотре девочки делятся весом друг с другом, спрашивают у меня, а я вру, принижая цифру, но они даже от неё хихикают, вычитая из той свою. Мне же тогда никто не объяснил, что есть предрасположенность, есть гормоны, всё это я узнала позже. Что голодание не лучше спорта, к которому никогда не была приучена. Что только занятия над своей силой воли ежедневно могут довести мой вес до нормальной цифры.
Такая глупость — "нормальный" вес, "нормальная цифра. Продолжаю слушать.
— Тогда я всего этого не понимала, голодала, а потом жалела себя, заедая бабушкиным борщом или маминым пирожками.
Совсем уж начала вздрагивать. Да моя ты сладкая..
— А они такие вкусные, Равиль! Я их не ела столько лет, даже научилась нос воротить от их запаха. Запаха моего детства, понимаешь? Давлюсь самым любимым — пюрешечкой с маслом, вкусной выпечкой, бабушкиным борщом со сметаной и сухариками, папиной жареной картошкой с золотистым луком. Никто такую больше не умеет! Даже пирожными, что постоянно приносила мама с работы… со сгущенкой.
И она совсем вырвалась, уткнувшись носом в подушку.
— Я… Я… Да все, абсолютно все! Мне казалось, что папа меня не обнимает именно потому, что его мечта иметь дочь-балерину с треском рухнула вместе со мной, не прошедшей отбор в балетную школу. Но… видишь? Вот она я! Похудела, держу вес в границах дозволенного, даже ты повелся, а папа… так и не… не обнял.
— Катюш. — Тихо шепчу, обнимая за плечи. Всё вздрагивает и глотает слёзки. — Да моя ты милая девочка..
— А ещё… да! Я подумала, что влюбилась в семнадцать. "Оказываются, слоны тоже умеют влюбляться!" — именно так мне сказал тот мальчик, когда я решила по глупости довериться одной из бывших подруг, а та всё рассказала ему. Мне так стыдно было..