Помолвка мсье Гира
Шрифт:
— Так вы говорите, что он всегда здесь бывает в первый понедельник месяца?
— Да, это клубный день. Некоторые каждый день приходят тренироваться, а он — нет.
Официант был удивлен расспросами и с недоверием поглядывал на инспектора.
— Да вы должны его знать, раз вы сами из полиции, он ведь тоже из ваших, и, должно быть, из самой верхушки.
— Ах, так! Он сказал, что работает в полиции?
— Все так считали еще до того, как он
— А в этом клубе он давно состоит?
— Года два, пожалуй. Я это помню, потому что я уже тогда обслуживал кегельбан. Он вошел как-то вечером, робко, вроде вас, и спросил меня, всем ли можно сюда ходить. Сел вон там, положил портфель на колени и заказал кофе со сливками. Просидел часа два, наблюдая за игрой, а потом, когда все разошлись, поставил упавшие кегли на место и попробовал играть в одиночку. Увидев меня, покраснел, а я и посоветовал ему записаться в клуб, всего-то тридцать франков в год…
Мсье Гир смотрел на них издалека.
— И что, он сам заговорил о полиции?
— Тут все месяцами гадали, кто он такой. Он ведь не больно-то разговорчив. Даже теперь, когда он признан лучшим игроком, ни с кем из членов клуба не встречается, кроме как здесь. Так вот, в один прекрасный день казначей поспорил, что узнает, кто он такой, и с ходу задал ему вопрос.
— Какой вопрос?
— Он спросил: “Вы ведь из полицейской верхушки, верно?” Мсье Гир покраснел — значит, так оно и есть. Тут кто-то вспомнил, что у полицейских бывают театральные контрамарки, и попросили у него. Он их чуть ли не каждый раз приносит.
Когда инспектор вернулся к кегельбану, мсье Гир заканчивал вторую партию, и так как партия была решающей в соревнованиях этого месяца, все столпились вокруг него. На этот раз призом была индейка, которую казначей поместил на круглый столик неподалеку от игроков. Игроки в бильярд тоже подошли сюда, чтобы присутствовать при финальной игре.
Мсье Гир ходил взад-вперед, без пиджака, усики его были лихо закручены, щеки горели. Держался он необычайно уверенно. Ноги ступали именно туда? именно в ту самую точку, куда им следовало ступить. Рука, державшая шар, описывала геометрически правильную окружность.
Жена председателя клуба поджидала мужа, застегивая пуговки на серых нитяных перчатках и кидая взгляды на индейку, желтоватое мясо которой она уже успела пощупать.
— Девять!
Мсье Гир был точен как машина. Он никого не видел. Люди были для него только декорацией, украшающей обе стороны кегельбана. Ожидая, пока поставят на место упавшие кегли, он небрежно подбрасывал шар и ловил его, ловко попадая тремя пальцами в нужные отверстия. Одним из зрителей, стоявших ближе других, был инспектор, и, наверно, ради него мсье Гир вносил в игру некоторую выдумку, вращая шар в воздухе, перед тем как его запустить.
— Девять!
Он протянул руку к толпе.
— Шейный платок! —
— Восемь!
Раздались дружные аплодисменты, а он сорвал с головы кашне и нерешительно пробормотал:
— Что сейчас?
За ним оставался еще один ход, и он хотел проделать что-то необыкновенное, из ряда вон выходящее. Сейчас у него все получится! Он двигался уже не вприпрыжку, а подскакивал в воздух, легкий как мяч.
— Еще три очка, и победа за вами! — сообщил секретарь. На мгновение мсье Гир замер, будто обессилев, потом подошел к концу доски, откуда полагалось бросать шар, повернулся спиной к мишеням и широко расставил ноги. Прямо перед собой он видел маленького сыщика. Подняв шар над головой, швырнул его назад, между ног.
— Семь!
Все разом заговорили, принялись надевать пиджаки и пальто, собираясь расходиться. Мсье Гир подошел к жене председателя клуба.
— Разрешите предложить вам… — Он указал на индейку.
— При условии, если вы разделите с нами обед.
— Извините, никак не могу… Служба… Оживление прошло, на него уже не обращали внимания. Рассеянно пожимали друг другу руки, — Завтра увидимся?
Теперь все звуки перекрывал стук бильярдных шаров. Официант потушил половину ламп, как в цирке после последнего номера, и так же, как там, стало пыльно, тускло и пусто. Но мсье Гир еще не утратил вскипевших в нем жизненных сил. Он все ходил по залу, никому не нужный, никем не замечаемый, щеки его пылали, глаза блестели. Внезапно он остановился прямо перед инспектором, который пересчитывал сдачу, полученную от официанта.
— Ну что, голубчик? — Эти слова вырвались у него совершенно неожиданно громко и сопровождались покровительственным взглядом. — Немало я вам хлопот доставил, а?
Губы его вздрагивали, но скорее от возбуждения, чем от страха перед собственной дерзостью.
Сыщику, по-видимому, тоже было не по себе, он откашлялся, прикрывая рот ладонью, потом выдавил:
— Это вы мне?
— Жозеф, пальто! — крикнул мсье Гир, не отвечая полицейскому.
Председатель клуба отвел его в сторону:
— Мне жена сказала… Вам правда не нужна ваша индейка? Вы могли бы кого-нибудь угостить…
— Нет, уверяю вас, — ответил тот с холодной улыбкой.
Трудно сказать, почему эти вечера всегда кончались таким унылым бегством врассыпную. Осталась только кучка из трех-четырех членов клубного комитета, обсуждавших какие-то нововведения. Они издалека поклонились мсье Гиру, и не успел он отвернуться, подтолкнули друг друга локтями, о чем-то пошептались и подозвали официанта.
— А тот, второй, кто такой?
— Маленький бородач в дрянном пальтишке? Инспектор сыскной полиции.
Они торжествующе переглянулись.