Помор
Шрифт:
Солнце поднялось уже высоко, зной усиливался. В медном небе не было ни облачка, а от раскалённой земли восходило марево. Кони ступали тяжко, истомлённо, в мёртвой тишине. Далеко на юге смерч закручивал пыль и песок.
Стены каньона постепенно расходились, опадая по высоте, пока не превратились в цепочки голых холмов, лишь кое-где затронутых чахлой растительностью — редкими низкорослыми креозотовыми кустами и ослиной колючкой.
Каждые полчаса Фёдор смачивал губы водой из фляжки — приходилось «растягивать удовольствие».
— Тотемные холмы, — сказал Коломин. — Скоро уже. Видишь?
Чуга поозирался, но никаких признаков источника не увидел.
— Нет, —
— Пчела к воде летит — верный признак.
Собравшись, помор сперва расслышал, а потом уже разглядел трудолюбивое насекомое. Жужжащая пчёлка пронеслась вдоль холмов, стремясь к невидимому источнику.
Коней это не обрадовало. Уныло кивая головами, они ступали неторопливо, не спеша расходуя силы, а то когда ещё их напоят?
Пчёлы привели беглецов к растрескавшемуся лавовому полю. Пласты пемзы, серые, как слоновья шкура, были погружены в песок. Глубокие и узкие расщелины раскалывали их, давая дорогу лошадям. Попадались случайные агавы, кое-где торчали кактусы-сагуаро и окотило, купами росла чолла, вся покрытая выростами с короткий банан величиной, усеянными лимонно-жёлтыми шипами.
Чудилось, всё в Чихуахуа ощетинивалось колючками, даже лава — пройдёшь по навалам вулканического стекла, и подошв как не бывало. В пустыне живо заречёшься останавливаться в тени куста, потому как там вполне может устроиться гремучая змея. Учишься избегать глубокого песка, отнимающего силы у барахтающегося в нём коня, привыкаешь пить столько, сколько влезет — и ещё больше, «про запас».
— Здесь, — сказал Кузьмич.
Спрыгнув с седла, он легко взошёл по косо пролёгшей скале из шершавого базальта.
— Есть!
Нетерпеливо привязав поводья к кривому железному дереву, раскорячившемуся в уголке меж двух глыб, Фёдор поднялся к Коломину. Прямо за скалой, в её же тени, плескалась вода. Её было много — хоть купайся!
— Это тинахас, — объяснил Савва. — Вода тут скапливается после дождей и держится очень долго. Помнишь, я рассказывал? Ван! У-Йот! Пейте!
— Сначала коняшек напоим.
Чуга наполнил свой «стетсон» водою доверху — превосходной, прохладной на ощупь, самой замечательной жидкостью на земле — и отнёс гнедому. Тот с жадностью выглотал всё, отпихивая воронка.
Напоив коней, набрав полные фляги, Фёдор погрузил разгорячённое лицо в воду, повозил им и пил, пил, пил… Оторвавшись от тинахас, он отдышался и нахлобучил на голову мокрый «стетсон». Так даже приятнее…
Китаец с немцем словно поклонялись богу воды — стоя на коленях, они пили, пили и оторваться не могли.
— Может, здесь и отдохнём? — сказал Чуга. — Покемарим до вечера…
— Лучше в сторонке, — отсоветовал Коломин, — источник — для всех.
— Тоже верно…
Расположились лагерем в подобии небольшой пещерки, рядом с которой нашлась полянка, заросшая побуревшей травой. На маленьком «индейском» костерке из сухих веточек креозота и ослиной колючки они сварили кофе и поджарили бекон — роскошные яства после каждодневной фасоли!
Дав расседланным конякам вдоволь поваляться, покататься по песку, Фёдор напоил их как следует и привязал — длины повода должно было хватить, чтобы кони дотянулись до всей травы на пятачке перед пещеркой и, на худой конец, до хилых кустов меските, чьи бобы годились в пищу.
Заскворчал бекон, поплыл запах кофе…
— А вот скажи-ка, Ван, — затеял Чуга разговор «за столом», — ты-то чего с Гонтом не поделил?
Китаец, сыто жмурясь, покивал головой.
— Я монах, — сказал он. — Мой лама послал меня в васу страну помогать
170
Полное название Лос-Анджелеса, данное испанцами, звучит так: El Pueblo de Nuestra Senora la Reina de los Angeles sobre El Rio Porsiuncula («Селение Девы Марии, Царицы Ангелов, на реке Порсьюнкула»).
— Сильно побил? — хихикнул Коломин.
Фёдор, знакомый с манзами по Владивостоку, промолчал.
Ван легко подпрыгнул и попросил Уве-Йоргена кинуть в него палкой. Немец повертел в руках сук от паловерде, пожал плечами в недоумении и легонько швырнул его. Остальное произошло мгновенно — нога китайского монаха ударила палку в воздухе, быстро и резко, как щелчок пальцем. Твёрдое дерево развалилось надвое.
— Ну ничего себе! — поразился Савва.
Ван скромно потупился…
— А я опрукал… об-ругал Гонта в Эль-Пасо, — вздохнул немец. — Сказаль ему, что он трус и лжец…
— Сволочь он, — буркнул Чуга.
Прилёгши отдохнуть, Фёдор задремал. Разбудили его причитания манзы.
— Воды ди, воды тянь! [171] — стонал Ван, баюкая руку.
— Что ещё не слава богу? — проворчал Чуга.
— Да Ван на чоллу напоролся! — ответил Коломин, суетясь вокруг китайца. — А это такая дрянь… Колючки у неё зазубренные, сами отламываются, а кончики в теле остаются, застревают, как рыболовные крючки. Та ещё зараза…
Савва просунул лезвие ножа между шишкой чоллы и рукою и резко дёрнул.
171
Моя земля, моё небо (кит.).
— Пара шипов ещё осталась…
Сжав кончик шипа ногтями, Коломин вырвал его, потом удалил другой.
— Гляди в оба! — сказал он китайцу в назидание. — А то сядешь посрать где не надо и наберёшь полную задницу колючек…
…Завечерело. В роскошных красках заката пустыня тихо засыпала. Даже самый слабый звук здесь будет слышен чуть ли не на версту, но некому было тревожить древние пески, и это успокаивало.
Фёдор усмехнулся. Хорошо ему рассуждать о красотах и безмерной тиши, когда тинахас под боком, и в любой момент можно припасть губами к восхитительной влаге! А если бы в это самое время он полз, совершенно обессилев от жажды и одурев от зноя, и даже не догадывался, где тут можно напиться? Благодушествовал бы он тогда, чётко зная, что если и доживёт до утра, то оно станет последним в его жизни?
Чуга обвёл глазами чёрный волнистый силуэт дюн, выделявшихся на алом полотнище заката, и спустился к пещере.
— Тихо? — спросил Савва.
— Тихо, — кивнул Фёдор. — Едем!
Рано утром, когда кони брели, устав от ночной скачки, на юге показалось облако пыли. Чуга долго смотрел на него, мрачнея всё больше.
— Думаешь, это за нами? — встревожился Коломин.
Фёдор пожал плечами.
— Какому дураку придёт в голову просто так кататься по пустыне? Стало быть, за нами… И куда нам теперь?