Поморы
Шрифт:
После одного бурного столкновения с золовкой Меланья ушла из дому. Она сняла комнату у чужих людей и начала работать в шляпной мастерской, так как сбережения подходили к концу. Венька, окончив восемь классов, поступил на курсы матросов, организованные Севг-осрыбводом. А после курсов устроился на рыболовное судно, которое в скором времени приписали к Мурманскому порту.
Напрасно Меланья уговаривала сына остаться в Архангельске. Венька поступил по-своему: сказались отцовская упрямка и тяготение к самостоятельной жизни. Мать он навещал лишь изредка. Та жила теперь замкнуто, сразу постарела и подурнела.
Став моряком, Венька написал об этом отцу, и он напутствовал сына в новую
Венька плавал на траулере. Он все чаще подумывал о женитьбе, о том, что необходимо увезти мать в Мурманск.
Говоря Густе, что приехал он в Унду по зову сердца, Венька не лгал и не преувеличивал. Живя вдали от родных мест, он все время тосковал по ним, мечтал когда-нибудь приехать сюда хотя бы на денек-другой. Если бы не крутые перемены в жизни родителей, он бы давно навестил Унду. То, что здесь никого из близких не осталось и дом занят под казенные учреждения, удерживало его. Он долго колебался, прежде чем собрался побывать на родине.
О доме, об отцовском имуществе он не сожалел. То, что земляки могут отнестись к нему плохо, недружелюбно, его не смущало: Примут — хорошо, не примут — ладно. Только бы посмотреть на речку, на избы на берегу, на паруса дор «Дора — моторное деревянное судно для прибрежного плавания. В рыболовецких колхозах использовалась как транспортное средство» и карбасов, пусть и чужих. Увидеть бы чаек-поморников, летающих над прибойной волной, полюбоваться закатом и восходом солнца, угрюмостью облаков в ненастье… А если представится случай, то и сходить на озера с сетями за рыбой. Но подвел его вздорный, самоуверенный и заносчивый характер, который с детства ничуть не изменился.
…Час был поздний. На берегу — ни души. Солнце закатилось за низкие фиолетовые облака, которые затянули небо у горизонта. По реке поплыл редкий, как крупная сеть, туман. На фарватере бот Семга, готовый к выходу в море: Офоня Патокин наконец-то привез запасные части.
Венька глядел на бывшее отцовское судно, и сердце его сжималось от тоски и обиды. Зачем я приехал сюда? — размышлял он. — Все тут теперь чужое. Батан бот — чужой, село — чужое, люди — тоже. Увидят — еле кивнут, проводят любопытным взглядом: дескать, что за диковина такая явилась — и все…
Он посмотрел на Семгу, стоявшую неподвижно, с двойственным чувством. Бот напомнил ему о детстве, об отце… И вместе с тем теперь, после того как Веньке довелось видеть в Мурманске огромные корабли, бот казался ему маленьким, жалким и примитивным.
Венька решил завтра же уехать в Архангельск.
Дорофей стал готовиться в путь. Получил на складе снасти, провиант, горючее и, вернувшись домой, велел жене и дочери истопить баню: вечером накануне отплытия он, как водится, собрался побаловаться веником на жарком полке на дорогу. А потом, по старинному обычаю полагалось собрать на отвально родичей и близких знакомых.
Густе Дорофей наказал:
— Родиона позови. Пусть знает, что я на него не серчаю.
— Ладно, батя, — сказала дочь.
Дорофей трижды брал приступом полок. Веник уже истрепался. Тело стало малиновым. Покряхтывая, Дорофей ворочался в жару на банном полке так, что доски под ним прогибались.
Отдышавшись в предбаннике, он надел чистое шуршащее белье, посидел
Дома уже все было собрано на стол, и на лавках чинно сидели гости, ожидая хозяина. Родион шушукался в горенке с Густей. Услышав стук двери на кухне, Густя позвала его:
— Батя явился. Идем!
Еще с порога Дорофей, сняв кепку, низко поклонился гостям.
— Здравствуйте-тко, гости дорогие! Спасибо, что пожаловали. Прошу за стол!
Рассаживались за двумя составленными рядом столами, не торопясь, уступая друг другу место. В центре застолья — почетный гость, Панькин.
За последнее время Панькин несколько изменился внешне: вроде бы постарел, осанка стала солиднее, лицо пополнело. В торжественных случаях председатель теперь надевал рубашку с галстуком. Но внутренне Панькин оставался тем же, каким был, — беспокойным и решительным в делах. Обширное хозяйство колхоза доставляло ему массу хлопот. В конторе председателя застать было трудно: он то садился в моторный карбас и ехал по семужьим тоням, мерз там на ветрах по двое-трое суток, ночевал с рыбаками в тесных избушках, а иногда на той же моторке торопился вверх по реке осмотреть луга — не пора ли начинать покос: колхоз имел стадо коров, чтобы обеспечивать молоком детей рыбаков. Из Мезени и из Архангельска часто приходили грузы для артели. Их надо было спешно доставлять с парохода на берег. И еще требовалось считать колхозную копейку, разумно ее расходовать. Так что, если Панькин и был в селе, то домой приходил лишь поздним вечером. Жена с некоторых пор дала ему полушутя-полусерьезно прозвище Забота. Опять мой Забота к ужину не явился, — встречала она его, когда он, усталый, избегавшийся, еле переступал порог старой избенки. И, не очень рассчитывая на положительный ответ, шутливо предлагала: Ты бы, Заботушка, сегодня хоть выходной день устроил. А то совсем от дома отбился. Даже и не ночуешь. Где и у кого ты две ночки спал? Неужто люба какая завелась, разлучница?
Панькин, отшучиваясь, успокаивал жену. Прозвище Забота было домашним. Свято оберегая председательский авторитет, жена на людях его так не называла.
Что касается взаимоотношений с односельчанами, то для них Панькин оставался простодушным, шутливым, свойским, однако в делах был требовательным и порой резковатым на язык. Справа от Панькина сел хозяин, слева — Родион. Среди гостей были племянники Дорофея и Ефросиньи, зятья, сваты, братья, шурины, сестры.
Панькин встал, поднял чарку и провозгласил:
— Дорогие гости! Пожелаем Дорофею Никитичу и его команде попутного ветра, удачи в ловецком деле и благополучного возвращения!
— За поветерь! — дружно подхватили гости древний тост.
— С отплытием вас, Дорофей Никитич!
— В добрый час! Богатых уловов!
— Первую чару, благословясь! — поддержал и находившийся тут же дедко Никифор.
Иероним, его приятель, прихворнул и не мог прийти в гостеприимный дом кормщика.
Поглядывая на гостей, ставших веселыми, разговорчивыми, Родион вспомнил, как много лет назад, когда еще были живы дед и бабка, провожали на промысел отца, уходившего покрученником на купеческом паруснике.
— Чего пригорюнился? Вишь, как Густя старается для тебя! — сказал Дорофей Родиону.
Ефросинья и Густя то и дело меняли на столе кушанья.
Родион понял, что Дорофей забыл о недавнем неприятном происшествии со сплетней, и не обижался на кормщика.
— Жаль, не пришлось с вами идти, Дорофей Никитич, — сказал он. — Мама плоха нынче. Осенью отправлюсь на Канин.
— Не горюй! Сходим еще не единожды. Дорофей задумчиво улыбнулся, радуясь домашнему уюту и расположению к нему односельчан. Обычай проводов был соблюден. Завтра — в море!