Помощница капитана
Шрифт:
– Но даже из нашей делегации... почему именно я?
– Это же очевидно, – Чин Лу озадаченно посмотрел на неё, – только сатаи может попасть в императорский дом.
Ксения вздохнула и не сказала больше ничего. Она обнаружила, что начинает привыкать к мысли о том, что оказалась сатаи – хотя ещё вчера всё происходящее и выглядело для неё дико.
ГЛАВА 21
Очень скоро Ксения поняла, как много упустила в изучении обычаев народа Сина, если не заметила такой важной части их жизни, как мужской гарем – считать сатаи слабым полом
Гарем императора снабжался продуктами, выращенными в особо охраняемых землях в «запретных садах». Рыбу разводили в специальных водоёмах. А кроме того торговые агенты двора привозили сюда со всего света лучшее, что могли отыскать, включая драгоценности, ткани и украшения, изысканные благовония и последние новинки в сфере пристрастий «слабого пола».
Усадьба же, в которой ей предстояло теперь поселиться, как и все другие усадьбы Сина была заключена в четырёхугольник стен. Центральное строение перегораживало её поперёк, и вход, конечно же, смотрел на юг, «в сторону благих веяний», как говорили здесь.
Здание это служило покоями императора в те дни, когда он посещал своих супругов, а ещё два корпуса, стоявшие к югу от него перпендикулярно центральному зданию были покоями двух его старших супругов – восток, где вставало солнце, был по представлениям Сина почётнее, и потому его занимал старший супруг Цы Си. В западном корпусе обитал Чин Лу. Этим, впрочем, планировка усадьбы не ограничивалась. Позади покоев каждого из супругов располагался ещё один домик, где обитали их дети – чанай, не достигшие восемнадцатилетнего возраста, и не вступившие в брак сатаи. Всего обитавших здесь детей императора насчитывалось шесть – двое сатаи, рождённых Цы Си, и один его десятилетний сын чанай, и трое сатаи, бывших детьми Чин Лу. Обоих, впрочем, время от времени навещали и старшие сыновья.
С северной стороны главного здания стоял корпус, который занимал старший из наложников, ведавший гаремной казной, звали его, как узнал почти что сразу Ксении, Ван Ху. В отличие от первых двух он не имел происхождения настолько знатного, чтобы претендовать на роль супруга, хотя к себе его император вызывал не реже, а то и чаще, чем Цы Си или Чин Лу. Как оказалось, благородные сатаи в представлениях Сина обладали высокой концентрацией энергии Ци, пронизывающей всё вокруг, а потому столкновение этой энергии, отрицательной, как и у всех сатаи, с энергией императора – тоже очень мощной, но другой по своему существу – могло вызвать коллапс и было опасно для здоровья обеих сторон.
Всё время, пока Чин Лу рассказывал ему об этом, Ксении смотрел на него широко раскрытыми глазами, не зная, следует ли ему впитывать информацию о народе, столь отличном от его собственного, всеми фибрами души, или просто перестать верить во всё, что ему говорят.
Чин Лу и Цы Си, таким образом, видели императора не часто – раз в месяц, когда, по выражению Чин Лу, «тело их вступало в пору цветения и любви». Остальное же время император проводил с наложниками всех мастей, для которых так же было составлено особое расписание посещения спальни императора.
– Разумеется, это не значит, что они что-нибудь значат для него, – говорил Чин Лу, – разве что Ван Ху… Но и он никогда бы не
«Они» – так Чин Лу называл делегацию Земного Содружества, которая, как понимала теперь Ксения, вошла в контакт с Сина несколько месяцев назад.
Что произошло потом – метафоры и аллегории, используемые сатаи, не позволяли понять, ясно было одно: как и её саму, одного из членов делегации приняли за сатаи. И более того, император решил сделать его наложником, а через некоторое время – и супругом.
Жилые отсеки усадьбы были разделены сложной системой стен с различными боковыми проходами и своеобразными проходными залами, которые в таких домах обычно выполняли роль гостиных. Одна из таких гостиных замыкала с юга дворик, в котором жили супруги императора. Здесь же Чин Лу и Цы Си время от времени встречались, чтобы выпить чай и поговорить между собой.
По другую же сторону этой гостиной стоял ещё один небольшой домик, который всегда почти был закрыт. Никто не упоминал о том, кто обитает в нём, но по гробовому молчанию Ксении легко догадывался, что это и есть тот самый новый наложник, который так беспокоил Чин Лу.
Он не покидал своего домика даже для того, чтобы прогуляться по саду, и никому не показывался на глаза. Двое охранников с изогнутыми клинками у пояса день и ночь стояли у дверей его дома.
Чин Лу, обычно бывавший добродушным и улыбчивым, при любом упоминании о нём уходил в глухую оборону, замыкался в себе и говорил только одно:
– Он не один из нас.
– А он сам хочет быть одним из вас? – спрашивал Ксении. Но в ответ слышал только:
– Решает всегда сатаи. Ни один чанай ещё не выбрал свою пару сам.
Ксения сильно подозревала, что представления Чин Лу несколько преувеличены – сам он был выдан замуж волей отца – так же, как и второй супруг. Однако положение своё явно ценил и не собирался терять.
Однажды Ксения едва не попалась на глаза Цы Си – когда сопровождала Чин Лу на прогулке за пределами их дворца. Чин Лу почти что не мог ходить – хотя ему разрешалось ездить верхом, но и тогда кто-то должен был вести лошадь в поводу. И хотя охрана, состоявшая по большей части из странных угловатых синов, которых Чин Лу называл би-ку, позволяла ему почти что всё, он всё же находил особое удовольствие в том, чтобы ненадолго избавиться от стражников и погулять вдвоём со своей новоявленной служанкой.
Спустившись по склону холма, на котором стояли основные здания усадьбы, огороженные внутренней стеной, они подолгу стояли на берегу пруда, в котором разводили для услады глаз разноцветных рыб. В домах тоже держали рыбок – Чин Лу особенно их любил. Он держал их в керамической посуде на столике у кровати и всегда подолгу разглядывал перед сном. Те, что жили в его спальне, были красными, с золотистым отливом и изящно-прихотливой формой хвоста.
Впрочем, Ксения знала, что Цы Си этого увлечения не разделял. Зато только за то время, что она провела в стенах императорской усадьбы, к Цы Си несколько раз наведывались торговцы, приносившие редкие срезы камней, которые тот подолгу рассматривал, сидя во дворе.