Помощник. Якоб фон Гунтен. Миниатюры

Вальзер Роберт Отто

Оба рассмеялись. Потом г-жа Тоблер заговорила снова:

— Смеетесь! Кстати, я вам и не запрещаю. Смейтесь на здоровье! Я ведь тоже посмеялась, хотя вообще-то нам обоим не стоило бы веселиться. Н-да, будем надеяться, что мне повезет. Хотя что я такое говорю?! Сама-то я давно оставила надежды, до сих пор вновь и вновь сулящие успех тоблеровским начинаниям. Вера в деловую хватку мужа у меня основательно пошатнулась. Вот так-то. Теперь я, пожалуй, убеждена, что ему недостает изворотливости и толстокожести, оттого он и не умеет заключить выгодную сделку. По-моему, за все это время он перенял у разных там продувных ловкачей одни только внешние повадки, тон, манеры, но не способности. Конечно, тому, кто удачлив в делах, отнюдь не обязательно быть кровососом и негодяем. Об этом и речи нет. Но мой муж слишком пылок, слишком опрометчив, слишком добр и в чувствах своих слишком

естествен. А к тому же излишне легковерен. Вы ведь удивлены, что я так говорю, правда? Но поверьте, мы, женщины, навек привязанные к тесноте и ограниченности дома, тоже кое о чем размышляем, кое-что видим и кое-что чувствуем. Нам дано догадываться о сути вещей — что делать, раз уж точные науки нам заклятые враги. Мы умеем читать в поступках и взглядах. Как ни странно, мы молчим; молчим, потому что обыкновенно мысли свои выражаем плохо и неудачно. Наши слова зачастую только раздражают перегруженных делами мужчин, но не убеждают их. Так вот мы и живем, мирясь почти со всем, что происходит с нами и вокруг нас, говорим о пустяках, тем самым лишь подкрепляя домыслы о нашей духовной убогости и несамостоятельности, но в целом мы всегда довольны, по крайней мере мне так кажется. Нет, мой муж со своими патентами успеха уже не добьется, чутье мне подсказывает, божественное наитие, если угодно. Очень уж он любит жить широко, а для предпринимателя это на первых порах недопустимо. Вдобавок он слишком необуздан, и это ему вредит. Он чересчур дорожит собственными замыслами и тем самым губит их в зародыше. И характер у него слишком веселый, и воспринимает он все слишком уж прямолинейно, слишком остро, а потому здорово упрощает. Прекрасный он человек, и цельный, но в делах подобные натуры крайне редко преуспевают… Что-то я нынче разговорилась, а, Марти?

Йозеф молчал, только неприметная улыбка скользнула по его губам. А г-жа Тоблер продолжала:

— Моего Карла люди боятся, а в то же время обманывают его и строят за спиной насмешки, ведь как ни странно, они ждут от него бог знает каких пакостей, мне кажется, именно потому, что он слишком открыто и без смущения демонстрировал свое благосостояние, свою усадьбу, буквально мозолил им глаза. По простоте душевной он воображал, что другие радуются его оптимизму и разделяют его пыл, на деле же все было совершенно наоборот. Он всегда давал щедрой рукой, это была слабость, простительная, скажем, в моих глазах, но непростительная с точки зрения людей, которые как раз и пользовались плодами его расточительных благодеяний, словом, наживались на нем. Такие уж у него манеры — грубоватые, шумливые, — теперь, в несчастье, это именуют бахвальством. Добейся он успеха — это же самое называли бы иначе: удалью. Н-да… Нет, лучше б мой муж никогда не открывал собственного дела, не рвался к самостоятельности, а сидел бы и сидел на заводе, в прежней скромной должности. Как хорошо нам тогда жилось! Правда, своего дома у нас не было, но какой от него прок, если селятся там одни заботы? Вечерами мы гуляли вокруг холма, не спеша, в свое удовольствие. Только упрямый сумасброд мог все это бросить; и тем не менее в один прекрасный день мы так и сделали.

— Все еще уладится, госпожа Тоблер, — сказал Йозеф. Эти слова точно огнем опалили ей лицо.

— Не говорите так! — воскликнула она. — Это отвратительно. Вы же изо дня в день заглядываете в книги моего мужа — и говорите такое! Вам хочется утешить, а в действительности вы лишь обременяете сердце слабой женщины. Ну как, как все может уладиться? Кощунствуйте этак перед гонителями моего мужа, но не передо мной! Опять вы меня расстроили. Пойду попробую отвлечься.

Она выбежала из комнаты.

«Вот те на! — подумал помощник. — Что ж это такое? Неужто чуть не каждый вечер надо устраивать бурные сцены? То я не в настроении, то она, то мы оба, то опять же Тоблер вспылит. То Сильви кричит, то Лео лает, то Дора больна. Не хватало еще, чтобы мы все в одночасье рехнулись. Тогда прости-прощай прелестный тоблеровский дом! Впрочем, до этого еще не дошло. Давайте-ка пока дождемся мамашиных денег, а потом частично расплатимся с долгами. Столько головомоек, как в этих стенах, мне, признаться, в жизни, не устраивали. Но, может, оно и к лучшему. Кстати! Я что, опять труса праздную? Тревожусь? Нет, слава богу, нет. Тоблер нынче, видно, опять решил заночевать в «Паруснике». Похоже, составлять его жене компанию тоже входит в мои обязанности. Бедняжка! Она заслужила компанию получше!

Он погасил лампу и пошел спать.

Наутро — погода опять была скорее сырая, чем холодная, воздух тяжело набух влагой — г-жа Тоблер в черном шелковом платье спускалась с холма, направляясь

на станцию. Тоблер немного проводил ее, увещевая не падать духом и, боже упаси, не простудиться вновь на вагонном сквозняке, и прочая. Сверху было видно, как по лицу г-жи Тоблер скользнула улыбка и как она замахала платочком — Доре, а Дора в свою очередь помахала матери. «До чего же все кругом отсырело! Об эту пору могло бы и посуше быть, и похолоднее, зима ведь как-никак», — невольно мелькало в мозгу. Немного погодя глаза, что до последней минуты ловили каждое движение г-жи Тоблер, потеряли ее из виду. Принадлежали эти глаза Йозефу, Паулине, Сильви, Доре, мальчикам и Лео. Пес тоскливо лаял вдогонку хозяйке.

Человек, закосневший в романтических фантазиях, нашел бы, что все это напоминало отъезд королевы в изгнание. Йозеф у него был бы королевским вассалом, из числа верноподданных, что знакомы нам, людям современным, из старинных повествований, и рыдал бы теперь в три ручья, тогда как Паулина превратилась бы в камеристку из тех, что во время оно, как пишут в старых книгах, прислуживали благородным красавицам королевам, и исторгла бы горестный вопль. Собака, наверно, стала бы у него драконом, ребятишки — королевскими чадами, а г-н Тоблер — богатырем, витязем, без которых в эпоху замков, крепостей, городских стен и слез верности, бывало, не обходились ни одни скорбные проводы в вечную ссылку. Но довольно! Тут все было совершенно иначе.

Тут дело шло не о вечном изгнании на бесприютный скалистый остров, а всего-навсего об однодневной поездке по железной дороге и о не вполне приятном деловом визите. И королевы тут в помине не было, ну разве что кто-нибудь вообразит г-жу Тоблер удрученной владычицей виллы «Под вечерней звездой», хотя это едва ли так уж оригинально и удивительно. И вовсе не мрачный герой, а модно одетый и современный г-н инженер Тоблер немного проводил даму, да и не утешал он ее, а просто дал несколько разумных советов. О тоскующем слуге и вассале тоже речи не было, равно как и о еще более растерянной камеристке. Здесь были Йозеф и Паулина, а больше никого, кроме детей, причем дети были не королевские и не княжеские, а обычные бюргерские, какие есть в любом приличном доме. И Лео не был драконом. Он, чего доброго, и укусить мог за такие средневековые домыслы. Словом, эта сцена полностью принадлежала двадцатому веку.

— Ну, теперь скоро выяснится, что нас ждет, — сказал г-н Тоблер, вернувшись в контору. Сам-то он будет биться до победы, иначе и быть не может. Любая другая мысль ему просто смешна. Он от своих планов не отступится, тем более теперь.

И Тоблер занялся глубинным буром. Коммерческий отдел написал письмо специалисту по подземным сооружениям инженеру Йоэлю, который как будто бы «необычайно» заинтересовался этим агрегатом. Дети устроили тут же, в конторе, шумную возню, и Тоблер выгнал их за дверь. А потом и сам отправился в деревню, по поводу автомата.

Немного погодя ушел из конторы и помощник — на почту. По дороге туда два поденщика изругали его на чем свет стоит. Метили они, конечно, в его патрона, но по трусости связываться с самим инженером боялись. Дальнейший путь Йозеф проделал без приключений, а на широкой деревенской улице ему повстречался тот, кто, как он думал, обретается на постоялом дворе «Красный дом», — Вирзих.

— Вы опять здесь?

Они пожали друг другу руки. Вид у Вирзиха был вполне довольный, будто он вот только что получил радостное известие. Он сообщил, что его взяли на работу, а именно в колониальную торговлю «Бахман и К°». По совету Йозефа, он заготовил письма-прошения и, набив ими карманы, двинулся в путь, из одной фирмы в другую, и действительно, почти везде он встретил добрый прием; правда, работы для него нигде не было, до тех пор пока он не зашел к «Бахману и К°», там-то все и завершилось к его полнейшему удовольствию. И теперь после долгого перерыва он наконец-то вновь может почувствовать себя человеком. Во всяком случае, может сказать: «Здравствуй, дружище, видишь — у меня все хорошо».

— Не худо бы зайти вместе в ближайший трактир и выпить по рюмочке, а? — предложил Вирзих.

— Конечно. С радостью. Но послушайте, Вирзих, а вам это не повредит? — спросил Йозеф.

— Да что вы, ясное дело, нет, — заверил тот.

И они направили свои стопы в находившийся неподалеку ресторан «Централь», где заказали по кружке пива.

— А то, может, лучше и не надо. Жаль было бы вашего нового положения, — счел необходимым добавить Йозеф.

Вирзих смеясь махнул рукой. У него-де и в мыслях нет вновь начинать этак безоглядно пьянствовать, как раньше. Теперь, сдается ему, он себя от этого раз навсегда отучил, не совсем ведь пропащий… Как дела у Тоблеров?