Помпа
Шрифт:
А вдруг бродит по саду или по затихшей деревенской улице и тоже думает о случившемся? И может быть... может быть, раскаивается, что так безжалостно высмеял её при всех? Нет, не высмеял, в сто раз хуже!
Боязливо ступая по хрустящему щебню, Юлька пошла к воротам. Оглянулась в сад. Там никто не двигался. Калитка была не заперта на щеколду. Юлька вышла на улицу.
Найти Петра, во что бы то ни стало найти!
Улица была похожа на заснеженную. Сияющим голубым светом, точно снегом, высветила её луна. Безмолвно, пусто вокруг, ни шороха, ни звука — все
Юлька шла по улице, как лунатик, широко раскрыв глаза, внезапно поражённая красотой серебряных тополей, необычной формой и цветом строений. Всё при луне стало таинственным, незнакомым. Проплыл спящий магазин с чёрными витринами, подплыла яркая надпись на белой мазанке: «Медпункт».
Юлька вздрогнула и замерла.
На скамейке у стены, ярко освещенные луной, сидели Пётр и Жанна. Он говорил что-то, Жанна слушала, наклонив голову.
О чём рассказывал Пётр? А что, если вдруг как раз о ней, Юльке? Обо всём, что произошло...
Юлька съёжилась. Да, да! Притаившись за кустом сирени, она отчётливо услышала его голос:
— Не зря её Помпой-то в деревне прозвали, ох не зря! Выдрать бы как следует крапивой...
Гнев и обида словно хлестнули Юльку. Как пришпоренная лошадь она бросилась бежать. Прочь, обратно мимо магазина, мимо своего дома, спотыкаясь, чуть не плача.
Всё кончено!
Пётр мог сказать такое! Пётр, которому она... которого она... Завтра вся Изюмовка узнает! Бежать, бежать без оглядки куда угодно. Сгинуть с глаз, пропасть, утопиться... Да, утопиться! Петру и всем назло! Он ещё вспомнит о ней, он ещё пожалеет...
Рассвет застал Юльку далеко от дома, на дороге к водохранилищу.
Ранний июньский рассвет. Шёл всего четвёртый час ночи.
В пятом часу утра, когда первые солнечные лучи окрасили небо, горы, долины и гладкую спокойную воду зрлотисто-розовым цветом, сторож водохранилища увидел со своего «наблюдательного пункта», попросту говоря — из шалаша, привидение.
Оно неподвижно стояло в воде, чётко видное на фоне кустарника, обрамлявшего водоём. Волосы у привидения были космами, само белое-белое...
Сторож имел при себе старенькую берданку, существующую больше для порядка. Пальнуть, что ли, в воздух? Нет, не стоит. Время раннее, перебудишь живущих поблизости сотрудников.
Сторож вылез из шалаша и стал спускаться по склону горы вниз, к бетонной плотине.
В запале и злости Юлька не помнила, как добежала до запертых ворот водохранилища, как перелезла через забор, прокралась мимо тёмной конторы, гаража и других служебных зданий, как, увидя в освещённом окне фильтровальной силуэт дежурной лаборантки, припала к земле и почти ползком, исцарапав руки и ноги, добралась наконец до знакомой уже вывески: «ВХОД ПОСТОРОННИМ КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕН».
Ещё несколько усилий, и она была у водоёма. Швырнула зачем-то в кусты халат,
Вода была прохладная. Впереди, где стелился лёгкий туман, отливала голубым и розовым, а у ног казалась чёрной, зловещей. Вязкий, густой ил сразу начал обволакивать ступни. Стало страшно.
Юлька простояла довольно долго, пристально глядя перед собой и всё равно ничего не видя.
То ли вода охладила её пыл, то ли в беге уже растратила злые чувства, только мысли её понемногу стали принимать другое направление.
Утопиться? Да, но как же... Как же будут жить без неё в далёкой Москве милые мама и папа? А тётя Дуся, дядя Федя, Галка, Пётр? Ведь они приняли её в свою семью как близкую, родную. И Пётр раньше всегда был приветлив, ласков с нею! Хоть и посмеивался порой — она замечала. Может быть, это она сама виновата в том, что произошло вчера?
Что же всё-таки произошло?
С новой болью и стыдом Юлька вспомнила презрительный, уничтожающий взгляд Петра, его слова: «Осрамила ты меня, опозорила!» А вдруг правда? Соседи всегда уважали Петра, всю дружную семью тёти Дуси и дяди Феди за доброту, трудолюбие — Юлька чувствовала. Значит, она их всех тоже опозорила? И теперь их тоже станут считать жадными, собственниками? И всё из-за неё? Да! Да! Из-за неё...
Юлька всхлипнула.
Пожалуй, впервые за свою короткую жизнь, стоя здесь, в холодной воде, одна, далеко от дома, она серьёзно и горько задумалась над своими поступками, над самой собой как бы со стороны.
«Не нужна мне такая сестра! — сказал Пётр.— Не нужна!»
Значит, она не та, какой хотел бы видеть Пётр СВОЮ СЕСТРУ? Какой мог бы гордиться. И Пётр прав, осуждая её? И может быть, дело не только в том, что отказала соседям дать воду в первый день поливки, а в том, как хвастливо держала себя с ними вообще?
А потом ещё разговор предстоит с тётей Дусей про обещанную художнице-москвичке комнату! И тут ведь тоже как будто хотела хорошего. А оказывается, поступила плохо! Да, плохо, плохо! Всё кругом плохо, неправильно. И сама виновата во всём! Сама!..
Юлька опять всхлипнула. Громко, отчаянно.
Слёзы, не злые, как вечером под орехом, а медленные, едкие, поползли по её лицу, закапали на рубашку. Она не старалась их удержать. Ей гораздо легче было плакать, чем вчера. Потому что, ещё смутно, она уже начинала понимать, как должна поступить. И плакала теперь не от жалости к себе, не от злобы.
А от раскаяния. Броситься бы сейчас к Петру, попросить прощения, признать свою ошибку, повиниться! Да, конечно, только так!..
Но тут над Юлькиной головой, откуда-то сверху, со склона горы, загремел густой, страшный бас:
— Куда? Зачем пришла? Назад!..
От страха Юлька дико взвизгнула, поскользнулась и шлёпнулась в воду. Противное, илистое дно сразу провалилось куда-то. Юлька забарахталась, неистово колотя руками и ногами, так что брызги забили фонтанами... А сторож с берданкой бежал наискось через плотину и, спускаясь, орал истошно: